Лучшая принцесса своего времени

Другим постоянным корреспондентом инфанта был его податель милостыни Эрнан Суарес де Толедо. Суарес часто умолял дона Карлоса отказаться от своих опасных замыслов, которые, по его словам, были от лукавого, однако наследник престола пренебрегал его советами. Принц Эболи также время от времени прибегал к своему красноречию, но его призывы к чести и благородным чувствам дон Карлос встречал насмешкой, будучи уверен в том, что его дворецкий являлся шпионом короля. Шумные и беспринципные манеры инфанта каждый раз, когда он появлялся в королевском присутствии, истолковывались придворными как преднамеренные оскорбления. Однако Филипп II стойко переносил грубый сарказм и вызывающие речи сына. Поэтому, несмотря на всё своё безрассудство, дон Карлос тушевался под холодным взглядом и презрительным молчанием отца, и часто после этого искал сочувствия у Елизаветы.

Узнав о том, что король не собирается назначать его главнокомандующим, инфант запальчиво заявил:

– Я всё равно буду сопровождать отца во Фландрию или туда, куда бы он ни направился!

В доказательство своей решимости дон Карлос отправил одного из своих конюхов с двенадцатью тысячами дукатов в Андалусию, чтобы закупить лошадей, пони и мулов для предполагаемой экспедиции. Своим следующим шагом он ещё более глубоко и надолго оскорбил Филиппа. Инфант внезапно в отсутствие отца предстал перед государственным советом и попросил каждого из его членов обратиться к королю и сообщить ему, «что он хотел бы заняться делами Фландрии, чтобы всё изучить и найти решение, дабы прекратить беспорядки». Согласно свидетельствам бывшего королевского секретаря Переса, к которым, однако, нужно относиться с осторожностью, ибо они исходили от смертельного врага Филиппа II, король приказал дону Хуану Австрийскому втереться в доверие к инфанту, чтобы быть в курсе всех его тайных замыслов. Что сводному брату короля было сделать, в принципе, несложно, так как нунций Кастанео утверждал:

– Инфант своими устами выражает каждый порыв своего сердца.

Тем временем король, вернувшись из Эскориала, приказал своей супруге написать матери и брату с просьбой разрешить ему проехать через Францию по пути в Брюссель. Карл IХ и Екатерина немедленно согласились, ведь, фактически, их посол использовал все свои таланты интригана, чтобы добиться этого. В то же время дон Франсиско де Алава официально обратился к французскому правительству с аналогичной просьбой, сопровождаемой уведомлением о том, что королева Испании снова забеременела, и король, её супруг, должен позаботиться о том, чтобы её поездка в Брюссель была совершена со всем доступным комфортом.

Тем не менее, медлительность Филиппа II и его хорошо известный ужас перед любым вооруженным конфликтом делали крайне маловероятным, что король сам подвергнет наказанию своих взбунтовавшихся подданных в Нидерландах. При Карле V это движение было бы давным-давно подавлено или, по крайней мере, само сошло бы на нет после того, как император посулами и наградами привлёк бы на свою сторону нидерландскую знать. Холодное же, сардоническое самообладание Филиппа приводило людей в ярость. Кажется невозможным, чтобы он вёл себя как мужчина!

Дон Карлос не замедлил потребовать, чтобы регентство было возложено на него в случае, если его отец решит покинуть королевство. В то же время Елизавета искренне желала, чтобы её освободили от руководства государством во время отсутствия мужа, и одновременно просила, чтобы Хуана не была наделена верховной властью, пока она сама остаётся в пределах королевства. Сестра короля тоже проявляла крайнее нежелание оставлять свои благочестивые занятия в монастыре Дескальсас Реалес и соглашаться на столь ответственный пост, будучи уверена, что её племянник поднимет мятеж против её власти.

Тем временем дон Карлос, не удовлетворившись своим выступлением в государственном совете, проделал тот же трюк на собрании кортесов Кастилии. Он заявил трогательным тоном, от которого у многих присутствующих навернулись слезы:

– Вся Испания скорбит из-за приближающегося отъезда своего короля и суверена, государя, который был отцом своего народа и пастырем стада. Тем не менее, было бы благоразумно и необходимо, чтобы Его Величество отправился усмирять восстание фламандцев, поскольку от успешного разгрома повстанцев зависит миссия, возложенная на Священную канцелярию инквизиции.

Затем инфант строго приказал депутатам сохранить его визит в тайне и удалился в своей манере, не удостоив первого президента обычным вежливым приветствием.

На следующий день кортесы уже обсуждали вопрос о подаче петиции королю с просьбой сделать дона Карлоса регентом на время его отсутствия, а также изгнать из королевства всех ростовщиков и банкиров, которые жестоко угнетали народ. Это последнее безрассудство со стороны сына и убеждение в том, что регентство Елизаветы или Хуаны будет нарушено восстаниями в городах и провинциях в пользу дона Карлоса, заставило короля избрать наиболее выгодный для него политический курс. Не сообщая предварительно никому о своем проекте, Филипп II вызвал герцога Альбу и сообщил ему, что он решил отправить его в Нидерланды во главе армии, чтобы помочь Маргарите Пармской в подавлении ереси и в принуждении к подчинению эдиктам. Рую Гомесу в то же время было приказано встретиться с французским послом и сообщить ему:

– Католический король придерживается своего намерения посетить Фландрию, но его путешествие не может быть предпринято до ноября 1567 года, то есть до того, как королева родит.

Когда герцог Альба пришёл засвидетельствовать своё почтение и попрощаться с инфантом перед отъездом из Мадрида в начале апреля 1567 года, дон Карлос угрожающе воскликнул:

– Вы не поедете во Фландрию, потому что я намерен отправиться туда сам!

На что Альба хладнокровно ответил:

– Я пришёл только для того, чтобы сообщить Вашему Высочеству о своём отъезде, потому что собираюсь подавить волнения в Нидерландах и подготовить страну к лояльному приёму нашего государя.

Этот ответ, казалось, ещё больше разъярил инфанта, который выхватил кинжал и, повернувшись к герцогу, воскликнул:

– Клянусь жизнью моего отца, Вы не уйдете! Ты не уйдёшь! Я убью тебя!

Затем последовала борьба: с безумным неистовством сын короля сцепился с герцогом, которому, в конце концов, удалось отнять у него кинжал. После того, как Альба отпустил его, дон Карлос, задыхающийся и измученный борьбой, выбежал из комнаты, напоследок бросив на своего противника такой яростный взгляд, что пронял даже бесчувственного герцога. Этот приступ ярости вызвал у инфанта приступ лихорадки, приковавший его на несколько дней к постели. Филипп II же ограничился тем, что через принца Эболи донёс до сына: