Лучшая принцесса своего времени

– Изабелла Клара Евгения!

Впоследствии Елизавета объяснила французскому послу, что её дочь назвали Изабеллой в честь её великих прародительниц, Изабеллы Католической и Изабеллы Португальской, супруги императора Карла V. Клара – потому, что она родилась в день святой Клары, а Евгения – во исполнение обета королевы, который та дала в церкви Сан- Эухенио. Когда церемония закончилась, дон Хуан снова перенёс инфанту в покои королевы, сопровождаемый доном Карлосом, Хуаной, Фуркево, герцогом Альбой, принцем Эболи и фрейлинами. Королева полулежала, опираясь на подушки, на великолепной кушетке, застеленной золотой тканью, подбитой малиновой тафтой. На ней было платье из белого атласа, отделанное кружевом, а поверх покрывала её кровати была накинута великолепная королевская мантия из пурпурного бархата, отороченная горностаем. Елизавета выглядела бледной и измученной, во-первых, из-за волнения, связанного с церемонией крещения, а, во-вторых, из-за того, что ей причесали волосы, «потому что, у Её величества было особое желание по этому случаю, чтобы её голова была украшена подобающим образом». Рядом на диване сидел Филипп. Приблизившись, дон Хуан осторожно положил инфанту на кушетку рядом с королевой, а затем с глубоким поклоном удалился, произнеся слова поздравления королевской чете. За ним пришла очередь дона Карлоса и Хуаны. При этом инфант с большим энтузиазмом восхвалял свою крошечную сестру, обрадованный тем, что увидел королеву. Наконец, подошла очередь Фуркево. Елизавета подала ему руку для поцелуя и велела передать королю, своему брату, и матери известие о крещении инфанты. Затем посол удалился, чтобы освободить место для других высокопоставленных особ, но перед этим Елизавета приказала ему подождать во дворце до окончания церемонии, поскольку она хотела поговорить с ним. Как только король покинул её покои, Елизавета послала за Фуркево. Барон начал беседу с вопроса о состоянии здоровья королевы. Та ответила:

– В течение последних трёх дней у меня не было лихорадки.

– В таком случае, мадам, – сказал Фуркево, – поскольку Ваше Величество чувствует такое облегчение от боли и так надеется на скорое выздоровление, не будет ли Вам угодно, если я отправлю курьера, чтобы сообщить об этом их величествам во Франции?

– Да, и умоляю Вас, господин посол, не забудьте добавить мои самые нежные слова благодарности.

Поскольку королева, по-видимому, очень хорошо переносила эту беседу и получала от неё удовольствие, посол решил посвятить её в политические придворные сплетни. Главной темой была восстание в Нидерландах, негодование, проявленное Филиппом II, и ужас его министров. По приказу Екатерины Медичи её посланник предпринял все возможные средства, чтобы выяснить, намерен ли Филипп лично отправиться в Брюссель. За день до крещения инфанты Фуркево в беседе с Руем Гомесом затронул эту тему и попросил сообщить, каковы намерения католического короля. Принц Эболи ответил:

– Его Величество, несомненно, намеревается отправиться во Фландрию, чтобы подавить восстание своих подданных, и его поездка не заставит себя долго ждать.

Далее Руй Гомес поведал, что посоветовал Филиппу путешествовать в компании королевы и следовать своим маршрутом через Францию. Этот совет слишком соответствовал желанию французского двора, чтобы не вызвать подозрений в том, что Эболи воспользовался своим известным талантом говорить приятные вещи и всегда оставлять людей довольными и удовлетворёнными общением с ним. Выслушав посла, Елизавета спросила:

– Неужели слухи об этом путешествии так широко распространились, господин посол?

– Это общее мнение, мадам, всего Вашего двора: более того, я знаю, что его католическое величество признался в этом намерении одной высокопоставленной особе.

– В самом деле! Я была бы очень огорчена, если бы король, мой господин, уехал без меня, поэтому уверяю Вас, сделаю всё, что в моих силах, чтобы убедить Его Величество взять меня с собой.

Мнения Альбы и Эболи по поводу восстания в Нидерландах разделили кабинет министров. Первый выступал за суровые меры и учреждение инквизиции, а второй умолял короля перенести свою резиденцию в Брюссель, чтобы личный престиж королевской семьи в сочетании с благочестивым примером монархов мог привлечь на их сторону местную знать и отвлечь её от кальвинизма. Желания Елизаветы, как следует из её переписки и корреспонденции французского посла, совпадали с советом, предложенным Руем Гомесом, так как её сострадательная натура склонялась к милосердному средству.

Однако Екатерина Медичи была не полностью удовлетворена известиями из Эль-Боске, о чём и написала своему послу:

– Господин де Фуркево, Вы действительно очень утешили нас письмами, которые прибыли сегодня, сообщив о благополучных родах моей дочери; ибо, пока мы не получили их, мы были на грани отчаяния. Я восхваляю Бога, который по Своей милости избавил её от опасности. Тем не менее, мы были бы ещё более счастливы, если бы отпрыск Её Величества был бы сыном.

Франциско да Алава, который в тот день попросил у неё аудиенцию, чтобы официально сообщить о счастливом событии, тоже заметил разочарование Екатерины:

– Королева выразила большое удовлетворение счастливыми родами католической королевы, но выразила надежду, что Бог всё же может дать Вашему Величеству больше сыновей.

Поскольку его жена шла на поправку, Филипп II решил уехать на несколько дней из Эль-Боске, где все дворяне и дамы по очереди заболевали лихорадкой, на отдых в Эскориал. Однако король проехал только половину пути и поселился в великолепном картезианском монастыре Эль-Паулар в двух днях пути. При этом Фуркево намекает, что католический король попросту решил не удаляться на слишком большое расстояние от своей супруги. Паулар был, за одним исключением, самой богатой общиной в Испании. Его стада выпасались в прекрасной долине, а большие доходы позволяли ему содержать гостиницу и оказывать гостеприимство всем путникам. Часовня монастыря была богато украшена драгоценными камнями, подаренными королями Кастилии. Так как монастырь располагался в районе горной цепи Гвадеррама, то Филипп рассчитывал поправить своё здоровье целебным воздухом.

Король, однако, пробыл там всего четыре дня и поспешил вернуться назад, так как за это время ему поступили неблагоприятные известия о состоянии жены. Душная и болотистая атмосфера Эль-Боске продолжала оказывать пагубное влияние на здоровье молодой королевы. Хотя лето было в разгаре и стояла невыносимая жара, по предписанию врачей она была обречена оставаться взаперти в своей комнате, задрапированной алым бархатом, и ей не разрешалось вставать с постели. Результатом такого лечения стало то, что после отъезда Филиппа лихорадочное состояние Елизаветы вызвало у неё новый приступ тошноты. Врачи назначили её настой из корней льна. На следующий день, в воскресенье, 1 сентября, состояние королевы немного улучшилось: во второй половине дня её подняли с кушетки и уложили на матрасы, разложенные перед камином, пока перестилали её постель. Затем врачи пожелали, чтобы Елизавета легла в кровать, но их бедная пациентка проявила такое рвение остаться там, где она была, что её желание было удовлетворено. Перемена, какой бы незначительной она ни была, оказалась благотворной; на следующее утро Елизавете стало лучше, и она с аппетитом позавтракала бульоном с перловой крупой. Вечером, к великой радости королевы, неожиданно вернулся король. Соскочив с лошади, Филипп II, направился прямо в покои королевы. Он очень нежно обнял жену, а затем пошёл посмотреть на инфанту и отнёс её к королеве, после чего их величества долгое время оставались вместе наедине.

Старшая дочь была любимицей короля на протяжении всей жизни, и после Елизаветы пользовалась доверием своего отца больше, чем кто-либо другой. В старости Филипп любил отдыхать подле любимой дочери и по своей воле передал ей в наследство Нидерланды. Спустя три месяца после её рождения король обручил Изабеллу с эрцгерцогом Рудольфом, старшим сыном императора, однако привязанность его к своей дочери была такова, что при жизни отца она оставалась незамужней. А более всего Филипп II мечтал украсить голову Изабеллы короной предков её матери, хотя этот замысел потерпел неудачу. В конце концов, после смерти отца инфанта вышла замуж не за императора Рудольфа, а за его брата, эрцгерцога Альберта. В своём завещании Филипп поручил дочь заботе и любви её брата, будущего короля, в следующих словах:

– Позаботься о своей сестре, которую я так нежно люблю, ибо она была моей радостью и светом моей жизни.