Затем Филипп в самых сердечных выражениях поблагодарил донну Анну Фазардо, супругу дона Хуана Манрике, за услуги, которые она оказывала королеве во время родов.
– И, по правде говоря, – говорит французский посол, – донна Анна служила Её Величеству так, как если бы она была простой женщиной. Это великая принцесса и она заслуживает, мадам, чтобы также получить благодарственное письмо от Вашего Величества.
Обняв жену и умоляя её утешиться перспективой близкого выздоровления, Филипп покинул её покои и направился в часовню, чтобы возблагодарить Бога за безопасность своей супруги, после чего в присутствии двора было пропето: «Te Deum». Затем король созвал совет, чтобы подготовить письма, извещающие о рождении инфанты, которые должны были быть разосланы различным органам королевства и всем послам Испании при иностранных дворах. Дон Карлос тоже выказал большую радость, когда узнал, что Елизавета в безопасности, и горячо присоединился к благодарственной службе. Он, однако, добавил:
– Я рад, что королева родила не сына.
Но вскоре в Эль-Боске воцарилось большое замешательство, когда обнаружилось отсутствие кормилицы, которую Елизавета так и не успела выбрать. Испанский этикет был слишком строг, чтобы кто-либо из приближённых королевы осмелился отдать приказ по этому поводу. Наконец, обратились к Филиппу, после того, как он покинул часовню, где долго молился. Дело было срочным, и после долгих размышлений было решено послать за женой одного из привратников королевы и отдать маленькую инфанту на её попечение. Однако младенец отказывался брать грудь и перед наступлением ночи, к неописуемому горю короля, инфанта, казалось, была при смерти. От Елизаветы всё тщательно скрывалось, но тут донна Анна снова проявила своё усердие. Она сама заботилась о ребёнке всю ночь, и, вооружившись необходимыми полномочиями от короля, послала за одной из трёх дам, донной Беатрис де Мендоса, чьи претензии на уход за инфантой были одобрительно восприняты врачами, и назначила её на должность под своим непосредственным руководством. Король нанёс пять визитов своей супруге в течение дня после рождения дочери, подбадривая Елизавету приятными разговорами. Как и прежде, он, крадучись, ночью входил в покои королевы, чтобы убедиться, что её должным образом обслуживают в отсутствие донны Анны Фазардо, которая исполняла обязанности главной камеристки вместо герцогини Альбы.
Посол Фуркево на следующий день после родов Елизаветы отправился в Эль-Боске, чтобы поздравить Филиппа II. Во второй половине того же дня дон Диего де Кордова подвёл его к открытой двери комнаты Елизаветы, чтобы он мог составить отчёт о её состоянии для своих государей. Королева отдыхала на ложе, стоявшем под балдахином из алого шёлка, окаймлённого золотом и украшенного геральдическими узорами. Стены комнаты были задрапированы такого же цвета бархатом, расшитым золотыми нитями. Случилось так, что король сидел у изголовья кровати в бархатном кресле, когда Фуркево нанёс свой визит, и беседовал с королевой. При виде французского посла Филипп знаком пригласил его подойти. Затем король сказал:
– Я уверен, что Её Христианское Величество обрадуется, услышав о счастливых родах своей дочери, поскольку она была так озабочена этим. Будем надеяться, что очень скоро Её Величество поправится и радость воцарится при обоих дворах.
Затем королева спросила у Фуркево со своей обычной милой улыбкой:
– Скоро ли Ваш курьер доберётся до меня с новостями?
На это посол ответил, что известий следует ожидать в следующий понедельник или вторник и прибавил:
– Я уверен, что королева-мать и вся Франция будут рады услышать о Вашей безопасности и о рождении прекрасной принцессы.
Елизавета ответила, что ей всегда было безразлично, станет ли она матерью принца или принцессы. После чего добавила:
– Но теперь, монсеньор, я очень рада, что это последняя, так как король, мой господин и муж, заявляет, что его больше устраивает дочь.
Затем Филипп попросил жену больше не разговаривать, поэтому она велела послу сообщить о её хорошем состоянии, в чём он убедился собственными глазами, королеве-матери, и разрешила нанести визит инфанте, прежде чем он покинет дворец.
– Я подчинился Её Величеству, – пишет Фуркево, – и обнаружил, что Её Королевское Высочество великолепно устроилась в пятой или шестой комнате в покоях своей матери. Она крепко спала, лёжа под балдахином из малинового бархата с золотой бахромой. Без лести, мадам, я могу сообщить, что инфанта – прелестное дитя, у неё широкий лоб, довольно крупный нос, как у её отца, на которого она также похожа очертаниями рта, и считается довольно крупным ребёнком для своего возраста. Короче говоря, мадам, черты и цвет лица инфанты обещают быть красивыми, а кожа её лица гладкая и без пятен.
Со здоровьем королевы всё было в порядке до пятницы 16 августа, когда она заболела местной разновидностью лихорадки, очень распространённой в Сеговии и её окрестностях и уже поразившей многих придворных. Французский посол тоже заболел и полностью избавился от изнурительных последствий только, когда двор уехал из Эль-Боске. Местность там была низкой и сырой, соседние земли заболочены и поросли лесом, а жаркое солнце порождало миазмы, которые оказывали самое пагубное воздействие на окружающих. Испанские врачи настояли на том, чтобы пустить кровь королеве, что и было сделано. На следующий день они решили взять ещё больше крови, так как приступ лихорадки в течение ночи был необычайно сильным. Елизавета, однако, этому категорически воспротивилась и пожелала испытать действие лекарств, рекомендованных матерью.
– Эти испанские врачи просто твари, и, к тому же, высокомерные, – возмущался Фуркево.
И в самом деле, если внимательно изучить список всех средств, назначенных королеве, удивительно, что Елизавета вообще осталась жива. Французский посол продолжал усердно посещать Эль-Боске, и ему часто разрешали поговорить с королевой, дабы он мог сам судить о её состоянии. Елизавета очень гордилась своей дочерью и однажды спросила, посылал ли посол описание внешности инфанты королеве-матери. Фуркево ответил утвердительно:
– Я описал Её Высочество как удивительно пухлую блондинку, однако надеюсь лучше рассмотреть её во время церемонии крещения.
Этот обряд был назначен на воскресенье 24 августа. Тем временем между епископом Сеговии и архиепископом Сантьяго разгорелся спор по вопросу о том, кому из этих прелатов надлежало провести церемонию. Епископ Сеговии обосновал своё право тем фактом, что инфанта родилась в его епархии, архиепископ же утверждал, что, занимая пост Великого подателя милостыни в Испании, он обладал привилегией совершать все церковные обряды при дворе, если только король не распорядится иначе. Когда Филипп II узнал об этом споре, он разрешил его в своей характерной манере: попросил провести церемонию папского легата, кардинал-архиепископа Россано. Церемония была проведена без особой помпы. Французский посол был единственным присутствующим там иностранным посланником. Крёстным отцом инфанты стал дон Карлос, а крёстной матерью – Хуана Австрийская. Золовку Екатерины сопровождала целая толпа роскошно одетых и украшенных драгоценностями дам, и когда они стояли полукругом на помосте, на котором совершалась церемония, то представляли, по словам очевидца, очень впечатляющее зрелище. Маленькую инфанту перенёс из покоев её матери в часовню дон Хуан Австрийский. Она была закутана в великолепную мантию из серебряной ткани, шлейф которой несли донна Анна Фазардо и донна Эльвира Каррильо, дама, назначенная их величествами на должность гувернантки. За ними следовали дон Карлос и Хуана. Далее шли эрцгерцоги Рудольф и Эрнест, затем – кавалеры, каждый из которых вёл за собой даму. Гармоничные звуки музыки и пения приветствовали процессию, когда она поднималась по хору к главному алтарю, предшествуемая нунцием (папским послом) Кастанео и прелатами в митрах, одетыми в богатые одеяния. Филипп II наблюдал за церемонией из застеклённой галереи справа от алтаря. Когда исполняющий обязанности прелат потребовал назвать имя инфанты, Хуана Австрийская выступила вперед и сказала:
ebooksa