– Ладно, пусть, я стерплю, – бормочет Литума. – Пусть я буду бездельником, убийцей, пусть обзывает меня как хочет.
– Замолчи, шакал, – нехотя, как бы для проформы ворчит заметно поостывший отец Гарсиа, и по толпе мангачей, теснящихся в дверях и вокруг чичерии, прокатывается смех. – Тихо, шакал.
– Я молчу, – ревет Литума. – Но не оскорбляйте меня больше, я мужчина, и мне это не по нраву, замолчите и вы, отец Гарсиа. Скажите ему, чтобы он перестал, доктор Севальос.
– Хватит, отец, – говорит Анхелика Мерседес. – Не говорите грубостей, вам это не к лицу, не надо так выходить из себя. Хотите еще чашечку кофе?
Отец Гарсиа вытаскивает из кармана желтый носовой платок – ладно, принеси еще чашечку – и громко сморкается. Доктор Севальос прилизывает брови и досадливым жестом вытирает слюну с лацкана пиджака. Дикарка откидывает со лба отца Гарсиа седые пряди, приглаживает ему волосы на висках, и он терпеливо, хоть и насупившись, предоставляет ей приводить в порядок его незамысловатую прическу.
– Мой двоюродный брат просит у вас прощения, отец Гарсиа, – говорит Обезьяна. – Он очень сожалеет о том, что произошло.
– Пусть попросит прощения у Бога и перестанет жить за счет женщин, – беззлобно ворчит отец Гарсиа, окончательно успокоившись. – И вы тоже просите прощения у Бога, бездельники. А ты содержишь и этих двух шалопаев?
– Да, отец, – говорит Дикарка, и на улице раздается новый взрыв смеха.
Доктор Севальос с интересом слушает – видно, его забавляет этот разговор.
– Нельзя сказать, что тебе не хватает откровенности, – бормочет отец Гарсиа, вычищая платком нос. – Ну и идиотка же ты, просто законченная идиотка.
– Я часто сама говорю себе то же самое, отец, – признается Дикарка, разглаживая морщины на лбу отца Гарсиа. – И не думайте, я и им в лицо это говорю.
Анхелика Мерседес приносит еще чашечку кофе, Дикарка возвращается на свое место за столиком братьев Леон, а зеваки начинают расходиться. Ребятишки опять принимаются носиться по улице, поднимая пыль, и снова слышатся их тонкие пронзительные голоса. Прохожие заглядывают в чичерию, с минуту глазеют на отца Гарсиа, который, низко наклонившись над столиком, прихлебывает кофе, и идут своей дорогой. Анхелика Мерседес, непобедимые и Дикарка вполголоса разговаривают о закусках и напитках, прикидывают, сколько народу придет на велорио, называют имена и цифры, спорят о ценах.
– Вы допили кофе? – говорит доктор Севальос. – На сегодня мороки больше чем достаточно, пойдемте спать.
Никакого ответа: отец Гарсиа мирно спит, уронив голову на грудь, и кончик шарфа купается в кофейной гуще.
– Он уснул, – говорит доктор Севальос. – До чего мне не хочется его будить.
– Хотите, доктор, мы уложим его здесь, в задней комнате? – говорит Анхелика Мерседес. – Мы хорошенько укроем его и не будем шуметь.
– Нет, нет, пусть проснется, и я его уведу, – говорит доктор Севальос. – Не смотрите, что он разбушевался, такой уж у него характер, он себя в обиду не даст. Но я его знаю, его глубоко огорчила смерть Ансельмо.
– Она должна была скорей обрадовать его, – с горечью говорит Обезьяна. – Стоило ему увидеть на улице дона Ансельмо, он начинал честить его на все корки. Он его ненавидел.
– А арфист не отвечал, делал вид, что не слышит, и переходил на другую сторону улицы, – говорит Хосе.
– Не так уж он его ненавидел, – говорит доктор Севальос. – Во всяком случае, в последние годы. Ругать Ансельмо стало у него просто привычкой, блажью.