– Что случилось?
– Мяяяяяяяяу, – пронзительно протянул кот.
– Мне тоже не по себе. Я знаю, может произойти, что угодно, но мы должны ее найти.
Коридор наверху, так же, как и его собрат с первого этажа, изменился до неузнаваемости, но по-своему. По потолку, стенам и полу текла черная густая жижа, напоминающая мазут. Она целиком покрывала все поверхности, скрыв собой первоначальный вид пространства.
– Нельзя ему верить. Он повсюду. Мои уши – его глаза, – продолжал доноситься голос из спальни. – Мой рот – его оружие. Он забрал всех. Всех и даже меня.
– Льюис, иди сюда, – Дэвид взял друга на руки, чтоб тот не измазался в черной дряни.
Стоило ноге Дэвида коснуться жижи, как она ожила, начав стекаться в одно место и образуя собой идеальную сферу. Но фигура недолго пробыла в таком состоянии, поскольку что-то стремилось вырваться из-под ее поверхности, растягивая то в одном, то в другом месте.
– Возрадуйся, отрок! Ибо мы грешны, – закричала женщина из комнаты. – Я – мать Бога. Я – Бог. Я одна, но со всеми.
Шар набух, и теперь стало отчетливо видно, что изнутри прорывается человек или что-то очень похожее на него.
– Мне нет прощения! – еще громче надрывалась Дороти. – Я счастлива. Воздух пропитан иглами. Семнадцать сорок два возьму с собой.
Глядя на блестящую переливающуюся поверхность шара, Дэвид, к своему удивлению, видел множество сменяющихся образов давно минувших дней и даже то, что произошло с ним в доме совсем недавно. Впервые за время, проведенное здесь, к нему пришло осознание того, что все вокруг и есть его мать. Для формирования реальности Альтера использует воспоминания человека, а значит, они, как и сама Дороти, разорваны в клочья и исковерканы бессмысленным наслоением друг на друга. Ему вовсе не нужно бегать по дому туда-сюда и искать ее – она здесь.
– Мама, – не отводя взгляда от шара, сказал Дэвид, – я вернулся домой.
– Вырезать изнутри! – продолжались крики из комнаты. – Вырезать! Нет лошадей хуже бури.
Шар оторвался от пола и медленно поднялся вверх. Дэвид завороженно следил за ним, ожидая, что же произойдет дальше, но, достигнув потолка, шар наткнулся на крюк от люстры и тут же с громким хлопком лопнул. Брызги черной жижы разлетелись во все стороны. Дэвид успел прикрыть Льюиса курткой, но сам не смог избежать неприятной участи. Да только жижа и не думала прилипать к мистеру Розену – она лишь шлепнулась о него и, отскочив, упала на пол, где сразу без следа впиталась в поверхность. Коридор оказался совершенно чист.
– Засунуть его в мешок и выбросить за борт, скормить его голодным крысам на завтрак, поднять на высоту, а потом еще выше, прострелить ему сердце заряженным пистолетом, порежем ему горло ржавым лезвием, – коверкая мотив и совсем позабыв последовательность, пыталась напевать старую морскую песню Дороти.
– Мяу! – сказал Льюис и спрыгнул с рук.
– Вот тебе и мяу, – парировал Дэвид.
Некогда большая светлая спальня родителей превратилась в захудалую каморку с осыпающейся краской с потолка. Плотно зашторенные окна свидетельствовали о нежелании жильца каким бы то ни было образом контактировать с внешним миром. Знала ли она о том, что там и вовсе ничего нет? Трудно сказать. Висевшие над кроватью часы хоть и тикали, но не равномерно, а стрелки на них двигались в разные стороны. Шесть двадцать, два пятьдесят, девять десять, пять тридцать – время умерло без единого шанса на воскрешение.
Дороти Розен сидела на краю кровати и, глядя в грязное зеркало, встроенное в дверь шкафа, продолжала бормотать слова рыбацкой песни. Все внимание Дэвида сконцентрировалось на ней, и потому не сразу, но он все-таки заметил, что в каждом свободном углу спиной к нему стояли другие Дороти. Полагая, что и это не все, он внимательно осмотрел комнату, прежде чем переступить порог. Еще одна женщина лежала вдоль стены, уткнувшись лицом в пол, другая, свесив босые ноги, сидела на шкафу, а третью выдавали пятки, едва заметно торчавшие из-под кровати. Неизвестно, сколько подобных им можно было отыскать по всему дому. Все они были одеты в грязные порванные летние платья, цвет которых не разобрать. Правда, Дэвид вспомнил это платье. Желтое. Оно точно было желтое. Буквально на секунду перед глазами всплыл образ, как мама красовалась в нем перед отцом, едва вернувшись из магазина. Она со счастливой улыбкой кружилась вокруг себя, а Леонард аплодировал. Все это казалось теперь таким наивным, банальным, но настолько искренним, что не могло не поразить уставший от сложностей разум мистера Розена.
– Мама? – сказал Дэвид, все-таки зайдя в комнату, но никто на него не отреагировал. – Это Дэвид. Я вернулся.