— Камни испытывают все то же, — раздалось над ухом юноши, вздрогнувшего от неожиданности. — Только процесс происходит медленнее. Они, как и мы — рождаются, сознают свою идентичность и сходят в круговороте бытия, воплощаясь в других камнях, пока ложность индивидуального Я не станет очевидной и ясной. Отличие составляют горы, но это сложно объяснить словами.
Учитель иногда вспоминал про свою роль и делился мудростью — как правило, в самый неподходящий момент.
— Да, сэнсей, — только нашелся ответить юноша, прокручивая пленку назад: уж не взболтнул ли он мысль вслух. Смущением Керо можно было дробить орехи.
— Кажется, я нашел ответ на вопрос, так волновавший меня в эти дни, — «и ночи», тут же добавил Керо. — Понятое мной отмечено печатью невероятности, — вещал Нишикори, прохаживаясь по номеру, в свойственной ему витиеватой манере средневекового правоведа.
К словам он относился бережно как к жемчужинам, с упоением пересыпая их в своей ментальной шкатулке — или, лучше сказать, в сундуке размером с амбар, вмещавшем массу полезных штук, о которых пишут наугад щелкоперы-фантасты и псевдо-визионеры всех мастей. В монастыре Керо заставляли читать множество трудов этих расплодившихся проходимцев, чтобы привить от ложного знания. Иногда оно было… весьма увлекательно. Он бы под пыткой никому не признался, что сам не свой от «Таинственного острова» Жюля Верна и даже помышлял украсть книжку из монастырской библиотеки, после чего в раскаянии три ночи просидел лицом к стене. (После «Мадам Бовари» Флобера он сидел перед стеной шесть.)
Предметы мебели, стоявшие на пути Нишикори, были сдвинуты к стенам, чтобы он на них не натыкался. Японец так и не понял назначения сумасшедшего количества безделушек, собранных в одном месте. Трюмо приводило его в бешенство, остальное раздражало в различной степени. Значительным прогрессом стало освоение вертящегося рабочего кресла, изобретенного гораздо позже его первого воплощения в безымянной северной деревушке, что вполне его извиняло. Единственной же бесспорно положительной частью «люкса» японец упорно считал ванную, так что, отвлекаясь по естественной нужде от занятий, он ворчал о том, чтобы съехать в какое-нибудь «нормальное место» с этого «портового склада», лишь бы там было «сие чудо городского обихода».
Повисла минута неловкой тишины. Точнее, неловкость чувствовал Керо, который был отчего-то убежден, что должен всегда отвечать на слова учителя, хотя последний так вовсе не считал.
— Вот ответ: вблизи нас находится не менее двух искомых. В этом заключено все дело. Там, на сто сороковой долготе169, — он показал трубкой на восток, — это невозможно определить, а здесь совершенно ясно.
Несмотря на предобморочное состояние, Керо понял, о чем толковал учитель. Трудно представить степень совершенства в Игре, позволявшую провернуть такое. Чисто теоретически это, безусловно, было возможным, но настолько невероятно, что даже близкому к просветлению Нишикори понадобилось несколько суток, чтобы смириться с такой идеей.
В дверь постучали. Керо уже подскочил, чтобы снова развернуть горничную, неделю пробивавшуюся в номер навести порядок, но Нишикори примирительно махнул рукой:
— Пусть женщина выполнит свою работу, у нас весьма неопрятно.
Горы грязной посуды, по-цирковому балансирующие на всех поверхностях, красноречиво подтверждали эту теорию. Захваченные с собой припасы подошли к концу еще под Иркутском и вылазки Керо в ресторан были единственным развлечением последних недель. Поначалу пришлось смириться с тем, что требование кина170 сырого палтуса и горшка риса вызывает у торговцев и официантов истерику. Не было ни маринованных слив, ни тофу, ни пучка нори, которые можно найти в лачуге всякого бедняка на родине. Кажется, в этой варварской стране вообще не понимали, чем и как следует питаться.
Юноша пошел к двери, на ходу заправляя в штаны рубаху. Встреча с дамами всегда вызывала у него нервозность, в отличие от учителя, равнодушно смотревшего на грешные красоты и вообще на большинство существ, предметов и общественных проявлений. Из всего разнообразия живого он более всего почитал черепах, утверждая, что те успешно воплощают принципы вселенской гармонии, хотя, да, необходимо признать, являются безнадежно тупыми тварями.
Перед тем как отодвинуть щеколду, Керо глубоко вдохнул, дважды поплевал на ладони и провел ими по «ежику» волос. Затем, спохватившись, отхлестал себя по щекам, чтобы взбодриться от недосыпа. Таким образом приведя себя в порядок, он предстал гостье во всей красе…
Настенька Ключевская впервые наяву увидела призрака, который оказался еще страшнее, чем те, снившиеся ей порой по ночам, когда она засыпала на диване с книжкой Лавкрафта.
Существо, открывшее дверь «люкса», имело плоское пергаментное лицо, почти лишенное подбородка, покрытое подозрительными пунцовыми пятнами, будто кто-то отходил его отборной керченской сельдью за бранные слова на Пасхальной службе. Узкие щелки глаз на опухших веках, небритые щеки и жидкая кисточка усов под приплюснутым мягким носом идеально подчеркивали образ.
Простим девушке из добропорядочной семьи невольный вопль ужаса. В самом деле, постояльцы «Метрополя» обычно выглядят совершенно иначе. Не будет преувеличением сказать, что,
Керо, нервы которого и так были на пределе, отпрянул от двери и упал навзничь, споткнувшись о собственную ногу.
После нескольких междометий и потирания ушибленных частей тела инцидент был исчерпан и стороны снова встретились на пороге, разглядывая друг друга в упор. В то же время нервозность юноши не только не улетучилась, но значительно укрепилась, поскольку он, кажется, в жизни не видел ничего прекраснее Настеньки. Тряпка сама собой перекочевала из рук в руки — и это было трогательно как сцена в слезливом фильме, в которой дева на прощанье одаряет платком любимого, уходящего на войну. В подходящей ситуации кусок мокрой фланели прекрасно заменяет платок и дает не меньший подвод для поцелуя.
Парень бы так и стоял, уставившись на атласный воротничок гостьи, если бы в ванной не послышались плеск и стук падающего на пол камня.
ebooksa