Проект «Джейн Остен»

22
18
20
22
24
26
28
30

Бросив еще один взгляд на Джейн и убедившись, что она спит, я опустилась на четвереньки и заглянула под кровать Кассандры, где увидела прямоугольную шкатулку вселяющих надежду размеров. Переместившись к другому концу кровати, где у меня было меньше шансов быть замеченной, если Джейн вдруг откроет глаза, я потянула шкатулку к себе.

Шкатулка была сделана из гладко отполированного темного дерева и запиралась на металлический замочек, однако тот оказался открыт. Метнув взгляд на дверь — по-прежнему закрытую, — я приподняла крышку. Листы, сложенные квадратиками и увязанные черной лентой в стопочки по десятку или около того, были надписаны узнаваемым почерком Джейн Остен и адресованы «Мисс Кассандре Остен». Сердце пустилось вскачь, я закрыла шкатулку, задвинула ее обратно под кровать и отсела от нее подальше. Некоторое время я провела на полу, стараясь выровнять дыхание, но, набравшись смелости, все же выглянула из-за кровати Кассандры. Джейн спала.

Я вдруг осознала — иногда очевидные вещи лежат у тебя под носом, но, натолкнувшись на них, все равно чувствуешь себя застигнутой врасплох, — что у меня нет ни малейшего желания читать те письма. Теперь она была для меня Джейн, моей гениальной подругой-язвой, а вовсе не исторической фигурой и не объектом исследования. Меня не касалось то, что она писала сестре, и чтение чужой корреспонденции было глубоко бесчестным занятием. При мысли об этом меня затопил стыд.

Но я здесь именно ради этого. Я вспомнила слова доктора Пинга: «Не поддавайтесь соблазну увлечься». Оказавшись перед дилеммой, я поколебалась, затем снова вытащила шкатулку, выхватила оттуда первую попавшуюся стопку и, оцарапав нежную кожу груди острыми уголками писем, засунула ее себе за пазуху — туда, где прятала наше поддельное состояние, когда явилась сюда несколько месяцев назад. Не вывалятся ли они? Корсет сидел на мне плотно, но, если письма выскользнут из-под него, удержать их будет нечему — у меня перед глазами возникла жуткая картина, как они падают мне под ноги в тот самый миг, когда я, уже на пороге, прощаюсь с Кассандрой или Мартой. Я закрыла шкатулку и засунула ее обратно, затем вернулась на свое место подле Джейн. Но до тех пор, пока не добралась до дома, чинно держала одну руку на животе, как невеста на «Портрете четы Арнольфини»[44].

В окно моей спальни все еще падал свет — дни стояли долгие, пусть и по большей части пасмурные. Я закрыла и заперла за собой дверь, вытянула из-под корсета связку писем и бросила ее на кровать. Поначалу мне было страшно на них смотреть, словно эти письма обладали некоей злой силой, олицетворявшей мое предательство по отношению к Джейн. Затем я развязала ленту, постаравшись запомнить, как были расположены узелки, и разложила письма веером — их было тринадцать. Я бережно развернула каждое, отмечая лишь даты в правом верхнем углу. Все они датированы 1800 годом; я знала, что уцелело всего пять писем от Джейн к Кассандре, написанных в том году. Я расстегнула цепочку, висевшую у меня на шее, и поднесла спектронанометр к свету, пытаясь вспомнить, какая комбинация сжатий активировала функцию фотокамеры.

По инструкции нам надлежало скопировать каждое письмо на физический носитель, используя соответствующую эпохе технологию, то бишь чернила и бумагу, а затем отснять их — для подстраховки. Я пришла к компромиссу с самой собой, решив, что проделаю только второе: таким образом я буду избавлена от необходимости их читать. Когда я вернусь в свое время, письма будут сохранены в памяти спектронанометра, Джейн будет давно мертва, и кому-то другому выпадет участь выгружать, читать и переписывать их. Мне оставалось лишь выкрасть их, а потом незаметно вернуть на место.

— Разница просто казуистического масштаба, — позже заметил Лиам. Мы отправились на долгую прогулку в затяжных летних сумерках. — Даже талмудического — просто прелесть. Но как мы поймем, сохраняет ли он фото?

В наше время спектронанометр нужно будет присоединить к устройству, которое выгрузит из него данные; до тех пор мы точно не узнаем, сработал ли он как надо. Однако технология эта была проверенной, отнюдь не новой. Причин ожидать, что она взбрыкнет, не было.

— Самое главное — ты со мной согласен? Насчет того, чтобы не читать письма?

Лиам, смотревший вперед, на аллею — туда, где за сплетением деревьев и живой изгороди садилось солнце, ответил не сразу:

— Ни одна миссия еще не проводила в прошлом столько времени и не пыталась погрузиться в эпоху так глубоко. Не уверен, позволят ли кому-то повторить этот опыт, когда поймут, как это влияет на человека. — Он помолчал. — Но, возможно, никто ничего и не узнает. Сыграем свои роли там, как играем их здесь, и выдумка снова станет реальностью. — Лиам искоса взглянул на меня. — Как тебе такое?

— То есть отсутствие физических копий писем мы объясним логистическими сложностями, а не этическими?

— Вроде того.

— Иначе это никак не объяснить, да?

— Однозначно. — Он потер глаза, и я вдруг остро ощутила, как велика пропасть между этим миром и тем.

Стащить, отснять и вернуть на место десятки писем — деликатная задача, которая требует терпения и хитрости; она заняла у меня большую часть лета. Джейн все так же становилось то лучше, то хуже; довольно часто она вставала с кровати и выходила в сад, где сидела за своим маленьким столиком, что для меня означало отсутствие доступа в спальню. И даже в те дни, когда она чувствовала себя неважно и не покидала постели, она соблюдала мою рекомендацию насчет лауданума и просила его нечасто. Без дурмана она никогда не спала достаточно крепко, чтобы я могла без опаски залезть в шкатулку под кроватью ее сестры. Зато мы разговаривали.

Я убеждала себя, будто могу обойтись и без чтения ее писем, поскольку ответы на вопросы, с которыми мы явились в 1815 год, получаю от нее напрямую. Насчет Томаса Лефроя — она призналась, что ее влекло к нему, как и его к ней; он был и самым остроумным мужчиной, какого ей когда-либо доводилось встречать, и самым образованным, не считая отца и братьев, и самым красивым.

— Но союз наш был невозможен, и мы оба это знали. В этом-то и заключалась вся его прелесть — что это не навсегда.

— То есть вы буквально воображали себя героями романа.

— Ах! Постоянно.