Евреи таким образом – агенты Сатаны внутри языковой деятельности, ведь дьявол как раз является «отцом лжи» («Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он – лжец и отец лжи»), сама инстанция обманчивости, которая подрывает аутентичное правдолюбие речи. «Дьявол кроется в деталях», – гласит поговорка, но здесь как раз наоборот – он таится не в деталях, а в самом месте речевого акта, которое делает ложными любые сколь угодно действительные детали. Ложь проглатывает, поглощает правду в самом настоящем акте каннибализма. Практикование же еврейства вне речи в конечном итоге нацелено на практический каннибализм, совпадает с практикованием сатанинских ритуалов, которые по своей сути состоят из убийства христианских детей, использования их крови, в конце концов, из инсинуации каннибализма. (Когда Филипп Август в 1182 году изгнал евреев из Парижа и из региона Иль-де-Франс, то одним из эксплицитных упреков был именно каннибализм.) Фунт мяса вписывается в традицию ритуалов, в которых евреи якобы хотят резать и калечить христиан, каннибализм же в виде латентной подмены постоянно присутствует и в «Венецианском купце»[78].
Седьмая вариация: Фунт мяса и дочь
Сама история о фунте мяса и разрешении коллизии тем, что его невозможно вырезать без крови, как и было сказано, является очень старой. Похоже, ее источник мы находим в римском праве, в тех законах двенадцати таблиц (около 450 года до н. э.), которые представляют его первый настоящий документ. Здесь мы находим упоминание крайней меры, которая вступает в силу, если должник не может выплатить долг: он должен предоставить в качестве залога свое тело, с которым кредиторы могут сделать что им вздумается, разрезать его и т. д.
Маркс кратко комментирует это в любопытной сноске в «Капитале», говоря, что римские патриции, ссужавшие деньги плебейским должникам, считали их «плоть и кровь» «своими деньгами»: «Отсюда шейлоковский закон 10 таблиц! Гипотеза Ленге[80], будто кредиторы-патриции устраивали время от времени по ту сторону Тибра праздничные пиршества, на которых подавалось вареное мясо должников, остается столь же недоказанной, как гипотеза Даумера о христианском причастии» [Маркс 1988: 297]. Итак, Шейлок с самого начала вписан в десять таблиц до такой степени, что кредиторы якобы в буквальном смысле имели право устраивать людоедские пиршества из мяса должников, – Маркс осторожно оставляет нерешенным, основано ли это на реальных фактах или, скорее, имеет статус «структурно необходимого слуха» или незаменимого вымысла, необходимой фантазии присущего закону каннибализма, преследующей закон с момента его возникновения. Если должник не может выплатить заем после конфискации всего своего имущества, то его тело является конечным залогом, отданным на милость кредитора, который может делать с ним все, что пожелает, – подвергнуть его рабству, сексуальному насилию, пыткам, он может разрезать его и, наконец, если захочет, съесть. Удивительную параллель можно найти у Ницше, который выдвигает предположение, что кредитор получает компенсацию, по крайней мере, от удовольствия видеть страдания другого и зная, что он зависит от его милости.
Должник <…> закладывает в силу договора заимодавцу – на случай неуплаты – нечто, чем он еще «обладает»… например свое тело, или свою жену, или свою свободу, или даже свою жизнь. <…> Но главным образом заимодавец мог подвергать тело должника всем разновидностям глумлений и пыток, скажем, срезать с него столько, сколько на глаз соответствовало величине долга, – с этой точки зрения в ранние времена повсюду существовали разработанные, кое в чем до ужасающих деталей, и имеющие
Должник, который не может вернуть долг, – это фигура
Сюжет «Венецианского купца» имеет свою параллель уже в «Махабхарате», в Cредние века его очевиднейшее проявление присутствует в уже упомянутой поэме «Cursor mundi» (1290). Там история завершается таким образом, что приговор выносит мудрая королева, то есть женщина в роли судьи, так же и тут дело решает переодетая в судью Порция. И здесь мы тоже можем увидеть некую бросающуюся в глаза инверсию: эмблематический образ Шейлока – образ с весами в одной руке и ножом в другой, на процесс он принес с собой все необходимое снаряжение, чтобы вырезать и взвесить фунт мяса. Жуткий (
Шейлок добавляет фунт мяса в договор «в виде шутки», судьбоносный пункт он преподносит как спонтанную идею, которая ему только что пришла в голову:
То, что толкает Шейлока к этой сделке, – это ненависть к христианину, который, с одной стороны, сбивает процентную ставку, ведь он готов давать в долг без процентов и таким образом является человеколюбивым конкурентом, который провозглашает проценты ростовщичеством, с другой стороны – это ненависть, которую христианин, так же как другие, демонстрирует в отношении его рода и старается очернить все, что имеет отношение к еврейству. Он не даст ему взаймы под проценты, здесь он показывает себя как равный ему, но потребует настоящий эквивалент процентов в фунте мяса. Эквивалент излишка – фунт мяса, который тут же вызывает аллюзии с кастрацией. Он хочет лишить его наслаждения, выжать избыточное наслаждение, и это выжимание избыточного наслаждения из Другого совпадает с кастрацией. Шейлок не нацелен на прибыль, он бы предпочел заполучить фунт мяса, который не имеет для него никакой пользы (на него, говорит он, будет ловить рыбу (III/1), скрывая свое истинное каннибальское намерение). При востребовании он будет непоколебим и не пойдет ни на какие уступки, он не захочет взять двойную цену, хотя ему предлагают шесть тысяч дукатов вместо трех, данных взаймы («Когда б во всех дукатах этих каждый / На шесть частей делился по дукату, – / Я б не взял их, а взял бы неустойку» (IV/1)). Он захочет лишь то, что записано, ни больше ни меньше, как еврей он будет придерживаться лишь буквы в ее буквальности, он не способен оторваться от буквы, но именно здесь он будет бит на его собственной территории дословности, ведь буква не упоминает крови. – Связь кастрации и избыточного наслаждения не могла бы стать более наглядной. Фунт мяса в риторике произведения колеблется между тем, что Шейлок заколет Антонио в сердце, что таким образом необходимо поручиться сердцем и отдать его, как в любви, и между намеками на кастрацию – в одном из вариантов текста, почти наверняка апокрифическом, Шейлок даже говорит
Когда фунт мяса выступает вместо процентов, он тем самым оказывается в области своеобразного бесконечного суждения: деньги – это мясо. Конечно, деньги были наделены той извращенной сексуальностью, что могли рождать проценты, и здесь проявляется их симптом, их скрытая плотская природа. Все это время они должны были быть плотью, чтобы иметь способность размножаться, и монструозность Шейлока именно в том, что это невозможное смешение двух порядков бытия он выносит на белый свет, чтобы показать равнозначные карты. Крайне необычное собственное оправдание Шейлоком процентов (I/3) опирается на библейскую историю о Лаване и Иакове (Быт 30, 25–43) и о пестрых ягнятах, которых (хоть и уловкой) заполучил Иаков для собственной прибыли, – идея сложной метафоры в итоге заключается именно в уравнивании размножения овец и размножения денег.
Рассказ ваш был, чтоб оправдать проценты?
Иль ваши деньги – овцы и бараны?
Не знаю; я положу их так же быстро (I/3).
Но чтобы деньги могли плодиться таким образом, чтобы превратиться в мясо, это мясо они должны постоянно вырывать у Другого, питаться мясом других, и их извращенная сексуальность не в том, что они удовлетворяют сами себя, а в том, что они сексуально издеваются над людьми.
Здесь под рукой оказывается еще и следующая инверсия. Что, собственно, определяет евреев, саму их иудейскую телесность – это обрезание, символический эквивалент кастрации. Едва ли можно говорить о фунте мяса, вещь измеряется в граммах, но все же фунт мяса евреи начали вырезать сперва у себя. Факт, что евреи обрезанные, зачастую в имажинерии получал большой вес, что приводило к их феминизации. Долгое время в Средние века, например, считалось, что у еврейских мужчин есть менструация, более того, что они переживают родовые муки (кувада)[81]. Они часто были представлены в женообразном виде с длинным париком и в длинной одежде – и долгая практика костюма для Шейлока выглядела именно так. Более того, в дальнейшей инверсии, которая получила развитие в XIX веке, роль Шейлока имела большую привлекательность для актрис. Курьёз:
В XIX веке и в начале XX существовала настоящая мода на женских Шейлоков… С 1820 года как в Англии, так и в Америке восхваляли Клару Фишер за ее интерпретацию этой роли. Знаменитая американская актриса Шарлотта Кушман, игравшая Порцию на одной сцене с Уильямом Макриди и Эдвином Бутом в роли Шейлока, в 60-е годы XIX века пережила значительный успех в роли еврея. Так же как и в других ее мужских ролях – Ромео, Гамлета, Яго, – ее исполнение оценивали по внутренним критериям, а не как курьёз, и похоже, что так же было и с Шейлоком госпожи Кэтрин Макриди, жены знаменитого шекспировского актера
Словом, кастрация, которая наносит символический удар по евреям, в некотором кровавом и материальном восприятии символического, превращающего его в нечто видное на теле и требующего некоторое количество капель крови, эта кастрация их феминизирует, но в то же время ввиду ее эмфатического принятия она не является знаком их слабости и бессилия. Будучи оженствененными, они опасны вдвойне. Их добровольное согласие на кастрацию, реальный знак их символического обязательства и принадлежности, кусочек плоти, который они дали как залог этого обязательства, – все это источник их таинственной силы. Они кастрированы ровно в той степени, в какой являются кастраторами, их кастрация – угроза нашей кастрации. И отрезанный у них кусочек мяса навсегда вписан в круговорот самооплодотворения денег.
Прежде чем мы двинемся дальше, сделаем короткое отступление о положении евреев в Венеции. Стандартный сценарий выглядел так, что в Средние века евреев везде принимали сперва с определенной открытостью, за которой потом следовали преследования и изгнания (со многими радикальными эпизодами). Венеция составляла исключение тем, что изначально относилась к евреям очень сдержанно, последние начали селиться там лишь в XIV веке. В 1394 году эту открытость они постарались ограничить таким образом, что позволили проживать евреям только в Местре, откуда они могли только в определенные дни приходить в Венецию, где вели свои дела, и то отмеченные видимыми желтыми знаками, даже фарсовой желтой шляпой. Венецианцы, будучи купцами, видели в евреях пользу для своих дел (мы могли бы сказать, что название «венецианский купец» – это плеоназм), но в то же время они старались установить для них строгие границы. Проблема была решена таким образом, что в 1516 году в Венеции им был выделен остров
ebooksa