В Руане архиепископская кафедра была вакантна, и Кошон сам на неё метил; уже годом раньше, 15 декабря 1429 г., его кандидатура на этот пост была даже поддержана Бедфордом перед папой. Но в ожидании решения право предоставить ему экстерриториальность в Руане зависело от Руанского капитула. Лично Кошона капитул недолюбливал: летом 1429 г. Кошон пытался обложить нормандский клир тремя десятинами (одной для папы, двумя – для английского правительства), чем вызвал резкий протест. Но тот вопрос, который ставился перед Руанским капитулом теперь, являлся, очевидно, пробным камнем лояльности по отношению к английской власти, не затрагивая в то же время никак его денежных интересов. На этот раз капитул и не стал чинить никаких препятствий. 28 декабря 1430 г. он без всяких прекословий предоставил Кошону экстерриториальность для суда над Девушкой, которая к этому времени уже была привезена в Руан.
Из Кротуа её на барже перевезли морем в Дьепп и оттуда доставили в Руан. Там её заключили в Буврейском замке, построенном некогда Филиппом-Августом для противостояния англичанам и превратившемся теперь в оплот английского владычества во Франции. Её темница находилась в одной из двух башен, «расположенных со стороны полей», от которой теперь остался только фундамент. Некоторое общее представление о Буврейском замке всё же даёт сохранившаяся главная его башня, та, где 9 мая 1431 г. был устроен застенок, в который привели Девушку.
Целый ряд свидетелей рассказывает, каким было заключение.
Пять каменных ступеней вели в её камеру, – довольно тёмное помещение», по словам Изамбара (свет проникал через бойницы, узкие, как щели). Скованная всегда по рукам и ногам, она находилась под постоянным надзором пяти английских солдат, не оставлявших её ни днём ни ночью. Большинство свидетелей видели её лежащей на постели, прикованной за ноги цепью к огромному бревну (цепь крепилась к бревну замком).
Массье говорит: «Кузнец Этьенн Кастий рассказал мне, что соорудил для неё клетку, в которой она должна была стоять, прикованная за шею, за руки и за ноги, и что в этом состоянии она находилась с того момента, как её привезли в Руан, и до начала процесса», т. е. около двух месяцев. О том, что клетка была сооружена, говорит и священник Тома Мари и «думает, что она была в клетку заключена». Руанский житель Пьер Кюскель, случайно проникший дважды в её камеру до начала процесса (он был каменщиком и что-то там ремонтировал в замке), говорит, что видел клетку, но сама Жанна была прикована к постели. Надо думать, что этой пытке её подвергали не всё время, а может быть, запирали в клетку на ночь. После начала допросов (21 февраля) клетки никто больше не видел – иначе Жанна, вероятно, не дожила бы до казни. Оковы, цепь и бревно остались. По словам же Маншона (который, правда, говорит только «по слухам»), вместо заключения в клетку её стали теперь на ночь по всему телу обвязывать железной цепью.
До конца, до последнего дня её жизни продолжалась и пытка присутствием английских солдат. По всему городу говорили, что эти солдаты над ней издевались, мучили её, будили по ночам, пугали, что сейчас её убьют. Массье, по долгу службы постоянно ходивший к ней в тюрьму во время процесса, на издевательствах настаивает в особенности. Маншон, сидевший на процессе главным нотариусом, совершенно категоричен: она жаловалась самому Кошону и другим, «что стража пыталась её изнасиловать и что по ночам она не решается раздеваться». Если бы покушение удалось, то из этого на процессе получился бы скандал, который невозможно было бы замять, и комендант замка граф Уорвик грозил своим стражникам репрессиями, как будто даже сменил двух из них, но отвратительное присутствие и издевательства продолжались и достигли своего пика в последние дни.
Сытый интеллектуальный сноб писал в благополучную эпоху, что нельзя верить такого рода рассказам. Сейчас это вдвойне стыдно читать. В реалии женских концлагерей XX века поверить пришлось. В XV веке воевать во Францию шли подонки английского общества, и грабительская война с репрессиями над населением развращала их ещё больше. Нет никаких оснований приписывать этим «живодёрам» («houcepilleurs», как их называли во Франции) больше благородства и человечности, чем освенцимским эсэсовцам или чекистам ГУЛАГа. И я совершенно уверен в том, что всех женщин, замученных в подобных учреждениях в XX веке, на небе встречает Святая Жанна.
Её «ужас» перед выдачей в руки англичан был слишком оправдан. Но, вероятно, она не вполне отдавала себе отчёт в том, что с ней будут делать учёные клирики.
Из 113 лиц, принявших непосредственное участие в суде над девушкой, от 80 до 86 были так или иначе связаны с Парижским университетом. Шампьон вынес даже отчётливое впечатление, что в большинстве случаев мы тут имеем дело с «товарищами по школьной скамье». Кроме того, окончательное осуждение Девушки было вынесено по официальной консультации Университета в целом.
Составляя сильнейшую интеллектуальную корпорацию тогдашнего европейского мира, эти люди были, прежде всего, необычайно в этом смысле довольны собой – довольны тем, что благодаря их учёности для них всё ясно и нет вопроса, которого они не могли бы решить. Пример этого открыто исповедуемого самодовольства мы видели только что, но оно и вообще выпирает на каждом шагу. Имея окончательный «ответ на все вопросы о Боге и о мироздании», они во всём и всегда интересовались только своими диалектическими построениями, одним из которых была англо-французская персональная уния. Выведенная ими самими по законам дискурсивного разума, эта уния позволяла им строить на будущие времена планы вечного мира, а если английские «живодёры» тем временем закапывали живыми в землю нормандских баб, то виноваты в этом, с точки зрения Университета, были нормандские бабы. Реальность, всякая реальность была обязана подчиняться их логическим построениям, в том числе (и прежде всего!) реальность божественная. Желю писал в своём меморандуме о Девушке, что Бог послал её «посрамить всех, кто верит в Бога так, будто не верит». Парижский университет признавал Бога постольку, поскольку Он оставил им, учёным клирикам, мир томистский, в котором всё постижимо для них и где даже вмешательство Бога, в конце концов возможное, может протекать лишь при условиях, им известных, и в формах, ими предусмотренных. Постоянное присутствие Божие, которое неграмотная девочка ощущала всегда и везде, было для них смертельно. Уже сжёгши её на костре, они продолжали её ненавидеть за то, что «она отказалась повиноваться какому бы то ни было человеку на земле, какими бы достоинствами он ни блистал». Отказалась действительно: «Я думаю, Церковь и Господь – одно и то же… Во всём я отдаю себя на волю Господню… Все мои дела и слова я отдаю на суд той Церкви, которая на небе». Для неё эта «Церковь, которая на небе», присутствовала постоянно и на земле, она её просто ощущала всё время. И этого они как раз допустить не могли – не могли ни на минуту допустить того, что у нас выразил Хомяков: «Видимая Церковь существует, только поскольку она подчиняется Церкви невидимой и, так сказать, соглашается служить её проявлением». Их видимая Церковь на земле существовала как огромный механизм, по законам их диалектики, согласно их логическому мышлению.
В своём интеллектуальном самодовольстве эти люди были, вероятно, искренни, искренне считали, что они – соль земли, всё знают и предназначены всем на земле руководить. Мне хотелось бы даже найти среди них людей по-своему крупных, аскетических фанатиков. Но должен признаться, что это при всём желании не удаётся. И в этом, по-видимому, тоже сказывается своего рода закон. Нужна известная умственная и моральная ограниченность, чтобы решить, что я из книг узнал решительно всё и всё могу благодаря книжному учению. Олигархии, вскормленные такой интеллектуальной жвачкой, обычно состоят из людей довольно низкого качества— это можно проверить как будто и в XX веке. В XV веке «надменность от книжного учения», о которой писал Жерсон, уже в революционном терроре, в 1413 и в 1418 гг., переплеталась с самой обыкновенной алчностью, с очевидным садизмом и со сведением личных счётов. Люди, осознавшие себя солью земли, привыкли добиваться своих целей насилием и при этом отменно устраивали все свои личные дела на земле. У них была спайка в том смысле, что они тянули друг друга наверх (тянули за собой и своих родственников и всевозможных клиентов), – была дисциплина в том смысле, что все они говорили в унисон и голосовали когда полагалось, как полагалось. Вне этого они разрешали себе более или менее всё. И Девушка, всю жизнь «не слушавшая никого», т. е. отказывавшаяся говорить в унисон с кем бы то ни было, была им противна ещё и потому, что она излучала чистоту.
Англо-бургиньонский режим был, вероятно, самым клерикальным (притом ультрамонтанно-клерикальным) режимом, какой когда-либо был во Франции. Епископы и аббаты, в большинстве своём питомцы Университета, сидели толпами во всех учреждениях, начиная от королевского Совета. И богатели безудержно.
Почти сразу после переворота 1418 г. Кошон имел уже годового дохода около 2000 фунтов (тогда ещё не обесцененных). Затем он с каждым годом совмещает всё больше должностей со связанными с ними окладами. Он – викарий архиепископа Реймского, архидиакон в Шартре, каноник в Реймсе, в Шалоне, в Бове, капеллан часовни герцогов Бургундских в Дижоне, обладает бенефицией в Байезской епархии, он – епископ-граф Бовезский, член Совета «короля Франции и Англии» и по одной этой должности получает 1000 фунтов в год. После освобождения Бове и его бегства оттуда буржское правительство конфискует его тамошние доходы, но английская власть предоставляет ему «в возмещение» ренту «с торговых рядов и мельниц» города Руана.
Должности, звания и доходы сыплются и на других представителей высшего англо-бургиньонского клира. Епископ Теруанский Людовик Люксембургский (брат Иоанна), который уведёт из-под носа у Кошона руанскую кафедру, в дальнейшем выдаст свою молоденькую племянницу за стареющего Бедфорда и на этом составит себе колоссальнейшее состояние. Епископ Нуайонский Жан де Майи – один из крупнейших финансистов нарождающегося европейского капитализма.
Этажом ниже – та же картина. Бопер, уже известный нам, став полукалекой после какой-то истории с разбойниками, получил от папы специальное разрешение получать оклады по должностям, которых он фактически не мог исполнять. Никола Миди, игравший на суде над Девушкой почти столь же значительную роль, заболев проказой, так же точно сохранил доходы от всех своих должностей.
За доходные церковные должности дерутся, их захватывают всеми возможными средствами. Луазелер, играющий на процессе едва ли не самую отвратительную роль, сидит с 1421 г. каноником в Руане благодаря тому, что захватил место Равено – политически ненадёжного члена капитула.
Уже в 1418 г. в Париже политическая неблагонадёжность послужила поводом для массовых экспроприаций в личную пользу победителей. Эта практика продолжается. В октябре 1420 г. бовезские каноники, как видно, не без некоторого сопротивления, «изъявили готовность подчиниться повелениям Св. Престола» и «возблагодарить Всевышнего» за назначение к ним Кошона, но один из деканов не пожелал присутствовать при въезде нового епископа; Кошон немедленно конфисковал его доходы. Зато он потянул за собой своих людей. В последующие годы какая-то доходная церковная должность в Бове оказалась вакантной после смерти его собственного брата и была им передана его служителю Жилю де Ла-Фоссу. А его главным подручным на суде над Девушкой, прокурором трибунала, окажется Эстиве, его каноник из Бове, которого все свидетели описывают как бесчестного и наглого подхалима.
Через два года после мученичества Жанны Жан Жувенель дез-Юрсен, став преемником Кошона на епископской кафедре в Бове, горько жаловался арманьякским Генеральным Штатам, думая, вероятно, в первую очередь о своём предшественнике:
«Где те архиепископы, епископы, прелаты и иные церковные люди, которые жили бы так, как повелели святые Соборы и каноны? Где слышны их молитвы за бедный народ, о прекращении народных несчастий? Стоит возникнуть бандам, как они станут сами бандитами, будут плодить ещё большее размежевание, будут путаться в денежные дела, захотят получать от короля великие пенсии, иметь через него великие доходы, которые им следовало бы обращать на общественное благо… Ты, церковный человек, что ты пристаёшь к женщине, молящейся Богу перед алтарём? Даже язычники ставили жрецами только людей целомудренных… Церковные люди должны творить милостыню и заботиться о бедных, а не ухищряться о собственном обогащении. Но боюсь, что мало теперь таких».
Нужно сказать со всей ясностью: в этом англо-бургиньонском клире, вскормленном бургиньонским Университетом, есть террористический дух, которого, безусловно, нет в буржском королевстве, и в нём нет той моральной опрятности, которая всё же присуща арманьякскому клиру, вышедшему в большинстве своём из школы Жерсона. «Ругань, драки, ношение оружия, истории с похищенными девицами и наложницами, кражи, хищения – вот что мы находим почти повсеместно, в Бове, в Париже, в Руане», – пишет Шампьон, как никто изучивший этот мир. Прокурор Кошона в Бове Никола де Паси вступает в драку с архидиаконом из-за какой-то женщины дурного поведения и в дальнейшем садится в тюрьму за ряд скандальных историй. Священник Массье, исполняющий на суде над Девушкой обязанности судебного пристава, в дальнейшем попадает под суд за оскорбление общественной нравственности.
ebooksa