Через своего собственного канцлера Режинальда Шартрского он мог и в самом начале, и потом в любой момент во время процесса вмешаться в манипуляции Кошона: в качестве архиепископа Реймского Режинальд был прямым начальником епископа Бовезского, и ничто не препятствовало ему объявить, что тот не имеет никакого права судить Девушку, будучи её смертельным врагом. На этом основании Девушка во время процесса сама требовала отвода Кошону, но инквизиционное право (мы будем
На том же самом основании и путём энергичного утверждения невиновности Девушки можно было сделать, по крайней мере, попытку остановить инквизиционную машину путём представлений в Риме. Верно, что отношения буржского правительства с Римом были очень плохими. Но разрыва сношений не было. Напротив, в ноябре – декабре 1430 г. Св. Престол предложил своё мирное посредничество в англо-французской войне, и переговоры об этом опять шли в последние недели жизни Девушки, в апреле – мае 1431 г. В прекращении войны Рим был на самом деле заинтересован, и ничто не препятствовало буржскому правительству энергично потребовать в виде предварительного условия каких-то хотя бы временных мер против пристрастного церковного суда.
Наконец, имелось ещё одно средство, едва ли не безотказное: во весь голос апеллировать к Собору, который начинал собираться в Базеле. Руанские судьи этого и боялись больше всего. Девушка сама апеллировала к Собору, но её голос буквально задушили, не внесли её слов в протокол. А вот заглушить голос буржского правительства никто бы не мог. У всех ещё было свежо в памяти, как Польша с полным успехом затянула дело Фалькенберга, апеллировав к Собору, который должен был собраться ещё только через пять лет. Ещё лучше помнили во Франции бесконечную волокиту по делу Жана Пети. Бесконечная канитель получилась бы, конечно, и тут, а тем временем Девушка была бы жива. И невозможно поверить, чтоб у Карла VII не оказалось достаточно образованных и пристойных клириков типа Желю, способных драться на Соборе по делу Жанны д’Арк, как Жерсон дрался по делу Жана Пети.
Всё это было возможно – конечно, при известном напряжении. Притом всё это нужно было делать шумно: в итоге речь во всех случаях шла о том, чтобы сорвать морализирующую вывеску, под которой готовилось убийство. И если нигде не сохранилось никаких следов ни от одной из этих мер, то это значит, что буржское правительство никаких мер не приняло.
Из двух счетов арманьякского казначейства видно, что в середине марта 1431 г., когда Девушку судили в Руане, Бастард Орлеанский действовал в Нормандии «по ту сторону Сены» «с целью провести два тайных предприятия против наших врагов». Ничего больше об этом не известно. Мне кажется, довольно рискованно заключать, что одним из этих двух «предприятий» было поручение от буржского правительства: сделать попытку ворваться в Руан и освободить Девушку. Буржское правительство имело и упустило возможности во всяком случае более серьёзные, чем такая нелепая попытка ворваться в Руан в то самое время, когда там одновременно находился Генрих VI и шёл суд над Жанной д’Арк.
Единственная реакция правительственных арманьякских кругов, которую мы знаем достоверно, – это послания Режинальда Шартрского городу Реймсу о том, что «Девушка Жанна не желала слушать никого и всё делала по собственному усмотрению», что «Бог допустил гибель Девушки Жанны, потому что она… не делала то, что ей повелел Бог, а осуществляла свою собственную волю».
Ничего другого доказать нельзя: канцлер Карла VII отрёкся от неё громогласно, едва она была взята в плен, и после этого буржское правительство предпочло не прилагать особых финансовых усилий, не связываться с Инквизицией, не осложнять и без того трудных отношений со Св. Престолом, не поднимать истории на Соборе— вообще никак больше в это дело не вмешиваться. Король Франции и его Совет уже в августе 1429 г. предпочли Дочери Божией «человеческую мудрость», и в 1430–1431 гг. у них не было никакой охоты ломать копья из-за несносной девчонки.
Перед катившейся на неё волной садистской ненависти она стояла совершенно беззащитной.
Уже в первые дни её плена Иоанн Люксембургский отправил её в свой замок Больё на расстоянии однодневного перехода от Компьени: её стерегли всё время, но пока она считалась военнопленной, с ней обращались прилично. Д’Олон, взятый в плен вместе с нею, получил даже разрешение остаться при ней.
Всем своим существом она рвалась продолжать своё дело. Ей хотелось верить, что Бог послал ей только временное испытание, – как ещё и в Руане она говорила: «Помогай себе сам, и Бог тебе поможет… Если бы я увидала дверь открытой, я сочла бы, что это Сам Господь разрешает мне уйти».
В Больё она при первой возможности и попробовала бежать, «чтоб знать, угодно ли это Господу». Каким-то образом она пролезла «между двумя досками» и незаметно ускользнула из комнаты, где её держали (вероятно, ей удалось отодрать две неплотно прилегавшие доски пола и под полом выползти в коридор – операция, требовавшая немалой физической силы и, с другой стороны, показывающая, что она была тоненькой, что и совпадает с указаниями о том, что она была «хорошо сложена»). Выбравшись таким образом, сообщает Девушка, «я чуть было не заперла в башне стражников, но тут меня заметил привратник и остановил». Попытка почти удалась, но, признаётся она далее, «видно, Богу не было угодно, чтоб я бежала в тот раз»…
После этого случая Иоанн Люксембургский отправил её гораздо дальше в тыл, в район Сен-Кантена, в свой только что достроенный замок Боревуар.
«Там я была четыре месяца или около того» (приблизительно с середины июля по середину октября). Две женщины, жена и тётка Иоанна Люксембургского, которых она там встретила, несомненно, скрасили ей эти мучительные месяцы.
Жанна Люксембургская, тётка Иоанна, старая дева (ей было уже под 80 лет), очень набожная, всю жизнь занималась тем, что добивалась – и в конце концов добилась – причисления клику святых своего брата Пьера Люксембургского, умершего кардиналом в 19 лет (в том самом возрасте, в котором суждено было умереть и Жанне д’Арк, – с неизмеримо большей мукой и славой). Будучи крёстной матерью Карла VII, Жанна Люксембургская, несомненно, сочувствовала национальной монархии. По-видимому, то же самое нужно сказать и о жене Иоанна Жанне де Бетюн, которая первым браком была замужем за одним из представителей Барского герцогского дома (в самых родных местах Девушки), Робертом, убитым под Азенкуром.
Об этих женщинах Девушка в Руане говорила с явной нежностью. И одна коротенькая фраза процесса обеспечила Жанне Люксембургской светлую память на земле в неизмеримо большей степени, чем все её многолетние хлопоты о канонизации собственного брата:
«Мадемуазель Люксембургская просила Иоанна Люксембургского не выдавать меня англичанам».
По-видимому, это и была основная причина, почему Иоанн Люксембургский в течение нескольких месяцев не давал окончательного согласия продать Девушку за 10000 фунтов. Дело в том, что от его тётки оставалось порядочное наследство – среди прочего графства Линьи и Сен-Поль, – которое предназначалось ему. Тётка явно должна была скоро умереть, и Иоанн ждал, чтоб получить сначала наследство, а потом 10000 фунтов.
Нет сомнения в том, что обе боревуарские дамы настаивали на почтительном обращении с пленницей. Но после её попытки бегства из Больё ратные люди Иоанна Люксембургского стерегли её самым тщательным образом. Это делалось вежливо, но порой даже люди, носившие рыцарское звание, всё же забывали, с кем они имеют дело.
Один из них, Эмон Маси (может быть, тот самый Маси, которого «Парижский Буржуа» называет «самым жестоким кровопийцей, какой был во Франции»), рассказывает:
«Забавляясь с нею, я иногда пробовал положить руку ей на грудь и дотронуться до её сосцов. А она этого не терпела и однажды оттолкнула меня изо всей силы».
ebooksa