Но если по духу и по букве инквизиционного права судьи могли «выбирать» – вырывать из контекста – отдельные данные предварительного следствия и отдельные слова обвиняемой, пригодные для установления той «истины», которую они стремились установить, то где остановиться на этом пути? Они и пошли ещё дальше. По словам Изамбара, сама Жанна сказала им однажды: «То, что против меня, вы пишете, а того, что за меня, вы не хотите писать»… Нет действительно сомнения в том, что в некоторых случаях судьи во время допросов попросту запрещали вносить в протокол те её заявления, которые могли особо затруднить осуждение «этой женщины, сильнейшим образом подозреваемой в преступлениях еретического характера».
Далее. Чтобы объявить её ведьмой, судьям было бы очень выгодно опровергнуть её девственность. По словам Лефевра, она сама сказала однажды, когда её спрашивали, откуда её прозвище «Девушка»: «Смело могу сказать, что я такова, а если вы не верите, пусть меня осмотрят женщины». Как говорит Массье, осмотр произвела с другими женщинами сама герцогиня Бедфорд и после этого старалась внушить страже, чтоб с Девушкой обращались пристойно (Буагийом добавляет, что во время осмотра Бедфорд сам подглядывал тайком из соседнего помещения). Врач Ла Шамбр и Монне, состоявший писцом при Бопере, подтверждают, что слышали об этом осмотре. Руанский житель Жан Марсель рассказывает со слов портного Жанне Симона: после осмотра герцогиня Бедфорд послала Симона к Девушке с предложением сшить ей женское платье; воспользовавшись случаем, этот хам «ласково взял Жанну за грудь» и получил оплеуху.
Тома Курсельский говорит: «Я слышал от Кошона, что её девственность была установлена. Если бы оказалось иное, то об этом на процессе не умолчали бы». Но тот факт, что она оказалась девственной, обошли молчанием.
Конечно, этот факт был судьям чрезвычайно неприятен. Но в больной психологии людей, имевших полное диалектическое объяснение всех вещей и отстаивавших всеми средствами своё положение монопольных держателей истины, дьявол чем дальше, тем больше обнаруживался везде. Чем больше рационалистическая система вытесняла непосредственное ощущение светлых сил, тем больше росла демономания. Раньше Церковь считала суеверием и вредным заблуждением самую веру в существование колдовства. Но в начале XIV века папа Иоанн XXII – тот самый, который окончательно осудил «духовное» францисканство, – жил уже в постоянном паническом страхе перед колдовством и распорядился истреблять колдунов. Затем в конце столетия, в 1390 г., Парижский университет со своей стороны вынес против колдунов особое постановление, после чего два послания Св. Престола великому инквизитору Франции в 1409 и в 1418 гг. положили начало беспощадному преследованию. Нет сомнения в том, что убеждаясь всё более в поразительном могуществе Врага и распространяя вокруг себя эту веру, учёные клирики толкали людей заниматься чёрной магией, а в некоторых случаях начинали заниматься ею и сами. Страх и садистская жестокость подхлёстывали друг друга, создавая «непревзойдённо демоническое мироощущение, куда не проникал уже ни единый луч христианской любви. Если непредвзято посмотреть, какие необъяснимые силы ворвались в мир вместе с верой в колдовство, то увидать в этом можно только непосредственное действие самого дьявола» (Вальтер Нигг).
Само собою ясно, что для этого наваждения злобы и страха Жанна с её детским доверием к Богу, с её постоянным ощущением светлого присутствия и с её любовью, «изгоняющей страх», была просто нестерпима. Да, собственно, всё это наваждение и должно было обязательно кончиться тем, что Христос назвал единственным грехом, который не простится никогда: силу Духа Божия назвать силой Вельзевула.
Уже «Directorium Inquisitorum» писал, что колдуны дают бесам обет повиновения, поклоняются им, приносят им дары, носят в их честь белые одежды – и иногда посвящают им свою девственность. Жанна Девушка повиновалась силам, которые ею руководили, становилась перед ними на колени, зажигала им свечи, носила белые латы и белое знамя. Судьям оставалось доказать, что эти силы были бесовскими, – вернее, они заранее объявили их бесовскими, и Жанна должна была доказывать, что они не бесовские, а Божии.
В декреталии Григория IX, основателя Инквизиции, говорится: «Недостаточно, если кто-либо заявляет, что послан Богом, как заявляют некоторые еретики, – нужно ещё, чтобы он подтвердил это незримое посланничество чудесами или особым свидетельством Писания». «Чудеса, – если те, кто их требует, недостойны их, я ничего поделать не могу», – отвечала Девушка. И конечно, судьи не желали видеть свидетельства и непреходящего чуда, которым была она сама.
В этой борьбе она не имела никакой юридической помощи. И это также соответствовало духу и букве инквизиционных законов. Инквизиция давала подсудимому адвоката только в исключительных случаях. И задачей адвоката было – побуждать подсудимого сознаться (согласно «Directorium Inquisitorum»). «Всякий адвокат, который стал бы благоприятствовать еретику или его поддерживать, будет навсегда лишён своих прав и покрыт позором», – говорится в декреталии «De Haereticis». Девушка имела все основания отказываться от таких «советников», чтобы «не расстаться с советом, который даёт мне Господь».
Но если верить свидетельским показаниям, одно время, под конец процесса, таким адвокатом выступал Пьер Морис. А Массье говорит, что «один раз к ней назначили советником Луазелера, – больше для того, чтобы её обманывать».
Но дело не только в специальных функциях адвоката. Среди прочих «хитростей» «Directorium Inquisitorum» рекомендует подсылать к подсудимому провокатора, который выдавал бы себя за его единомышленника; при этом в соседнем помещении можно посадить свидетелей и даже нотариусов, которые подслушивали бы и записывали то, что может пригодиться для следствия. Общая роль Луазелера и была ролью провокатора, «наводящего» судей.
Об этом говорит целый ряд свидетелей (другие – Упвиль, Моине – передают только «общий слух», что к ней подсылали провокаторов, не уточняя, кого именно). Говоря «понаслышке» и давая волю своей глупой фантазии, эти свидетели рассказывают и всякие нелепости, вроде того, что Луазелер ходил к ней переодетым, а руанский житель Пьер Кюскель уверяет даже, что он «изображал Святую Екатерину»! Верно из этого то, что конкретно и ясно рассказал единственный свидетель, который был непосредственно в курсе дела, – Маншон.
Его самого, Маншона, вместе с другим нотариусом «посадили тайком в соседней комнате, где была дыра», когда к Девушке пришёл Луазелер и выдал себя за сторонника Карла VII. В своих последних показаниях Маншон уверяет, что отказался писать, но когда его опрашивали первый раз, он сказал, что Луазелер «передавал им (нотариусам) то, что ему говорила Девушка; из этого составлялся меморандум, который использовался для допросов». «С того времени Жанна вполне доверяла Луазелеру. Он её несколько раз исповедовал и обычно его допускали разговаривать с нею перед допросами».
Мижье говорит со слов Маншона, что Луазелер среди прочего уверял её, что она будет выкуплена. Возможно, что с такой же провокационной целью к ней в тюрьму допустили однажды Иоанна Люксембургского в сопровождении Маси, который рассказывает:
Иоанн ей заявил, «что явился её выкупить, если только она пообещает не носить больше оружия против них». Она ответила: «Во имя Божие, вы издеваетесь надо мной. Я же знаю, что вы и не хотите этого, и не можете». Тот настаивал. «Я же знаю, – сказала она, – что англичане меня замучают, думая овладеть королевством Французским. Но если бы у них было даже на сто тысяч больше годонов[26], чем теперь, – они не получат королевства». При этих словах один из англичан, присутствовавших при разговоре, пришёл в такую ярость, что замахнулся на неё мечом; его остановил Уорвик.
Обещание не носить оружия было бы с её стороны отказом от призвания, отречением. Этого и хотели судьи; а обещание выкупа было, конечно, обманом, потому что из рук Инквизиции никто не мог «выкупить» никого. Так же точно под самый конец судьи, пустив в ход того же Луазелера, обещали перевести её в «милостивую тюрьму», если она отречётся; они знали точно и официально, что в действительности англичане будут держать её в своей тюрьме, пока она жива. Но и такая ложь была предусмотрена в «Directorium Inquisitorum»: к обвиняемому рекомендовалось подсылать провокатора, который убеждал бы его сознаться, обещая ему, что инквизитор его помилует, – подразумевая (но не говоря), что кающемуся еретику окажут «милость принять его в церковное общение» и не более.
Наряду с провокацией и обманом самый метод ведения допросов должен был сбивать обвиняемого с толку, подрывать его психику, «разлагать» его. Именно метод, указанный в «Directorium Inquisitorum»: изматывать подсудимого, задавая ему вперемежку множество разнообразных вопросов. Руанские судьи этим методом овладели до виртуозности; если верить Упвилю, сам вице-инквизитор Леметр временами находил, что они им злоупотребляют.
Протоколы допросов в том виде, в каком они до нас дошли, дают об этом некоторое представление— но именно «некоторое»: местами в самом тексте нетрудно заметить, что приведено лишь общее резюме её ответов, даже без указания, какие вопросы ей задавались; местами судьи или она сама ссылаются на «предыдущие заявления», которых нет; кроме того, по словам свидетелей, допросы продолжались по 4–5 часов – больше того, что получалось бы, если бы протоколы были совершенно полными. Нет сомнения, что судьи иногда не считали нужным записывать то или иное из её слов; иной раз нотариусы не поспевали. «Пока она отвечала одному, – рассказывает Массье, – другой из присутствующих бросал ей новый вопрос, часто не давая ей договорить и сбивая её». Всё время она должна была напрягать всю свою волю и всё своё внимание, чтобы не потерять нить, и ей это удавалось; по словам Монне, она проверяла то, что писали нотариусы, заставляла их делать поправки; по словам Каваля и Буагийома, она не раз заявляла: «Я уже ответила так-то и так-то», – и заставляла находить эти ответы, раз даже заспорила с Буагийомом, страшно обрадовалась, когда он, порывшись в актах, наконец нашёл требуемое, и – по словам рассказывающего об этом свидетеля Дарона— объявила: «Смотрите, больше не ошибайтесь, а то я вам уши надеру!» Но и в самом тексте процесса видно, что однажды у неё вырвалась фраза: «чтоб меня больше не мучили таким количеством вопросов»… Физической пытке в узком смысле слова её не подвергали. Но, как говорят современные невропатологи, «боль есть главным образом то, чем мы её себе представляем или какой её ожидаем»; и по свидетельству людей, прошедших через пытки в XX веке, «самое страшное – это мучительное ожидание, ужасающая неизвестность предстоящего»; потом уже легче «опять почувствовать уверенность в себе». Но тогда нужно сказать, что и в этом отношении она перенесла самое мучительное: ей показывали орудия пытки, длительно допрашивали рядом с этими инструментами и с палачом, и затем в течение девяти дней оставили открытым вопрос, будут ли её пытать на самом деле или нет.
Пыткой, и притом беспрерывной, было всё, что с ней делали: оковы и клетка, ужас днём и ночью от английских солдат, ложь провокаторов, система допросов – всё для того, чтобы погрузить её душу во мрак. И наконец – самое главное: «Directorium Inquisitorum» рекомендует «внушать обвиняемому, что он обманулся по своей простоте». Это руанские судьи повторяли Девушке без устали, всеми силами старались внушить ей, что Голоса её обманули, раз её миссия остаётся незавершённой, что светила богословской науки знают эти вещи лучше её, что она идёт против Самого Бога, отказываясь принять их суждение, потому что их суждение есть голос всей Церкви. При всём этом они её лишили того, что питало всю её жизнь: причастия.
Это «можно назвать психиатрической пыткой, потому что это действительно похоже на психотерапию наоборот: систематическое обращение к комплексам смирения и вины; длительная моральная и физическая обработка – недоедание, бессонница, усталость, жара или холод, чрезмерный свет или мрак и т. д.; наконец… „амфетаминический шок“, изученный во Франции профессором Деле, может действовать как высшая форма гипнотизма путём мощных импульсов и внушения». Так писал д-р Логр в «Ле Монд» от 21 апреля 1949 г.; только он напрасно полагал, что это «ещё небывалая форма пытки, появившаяся вроде бы со времени последней войны». Стоит людям подумать, что они разумом узнали всё устройство мира и всё, что миру требуется, как они обязательно придут к приблизительно одинаковым результатам.
До неё не доходил ни один голос человеческой поддержки. Никто не мог проникнуть в её тюрьму без особого разрешения Кошона или вицеинквизитора. Допускавшиеся посетители могли быть только союзниками судей. Пьер Дарон, бывший во время процесса руанским прокурором, рассказывает, что однажды пошёл на неё посмотреть вместе с каким-то «адвокатом короля Англии» Манюэлем. «Видя её в цепях и оковах», Манюэль, «смеясь», сказал ей, «что, наверное, она доставлена сюда не по доброй воле, и спросил её, знала ли она тоже заранее, что будет взята в плен». (Её ответ – тот же, что на процессе: знала, но не знала ни дня ни часа.)
ebooksa