Иоанн Люксембургский, лицом безобразный и к тому же кривой, был братом епископа Теруанского Людовика Люксембургского, являвшегося, наряду с Кошоном – ив тесном сотрудничестве с ним, – главной церковной опорой английского режима во Франции и вскоре ставшего канцлером англо-парижского правительства; сам Иоанн был отъявленным врагом национальной монархии, настолько, что впоследствии он на собственный страх и риск продолжал воевать против Карла VII ещё и тогда, когда Филипп Бургундский с ним уже примирился; но во всём этом его интересовали только увеличение его собственных владений и деньги. В англо-парижских кругах это, очевидно, знали и сообразили очень скоро, что Иоанн Люксембургский, имея все основания ожидать за свою пленницу большого выкупа, не расстанется с нею «ради славы Божией и поруганной чести Святой Церкви», а расстанется только за деньги, и притом за много денег.
Стало быть, «чтобы эта женщина не ушла без должного возмездия», её нужно было купить. Покупателем же могло выступить только английское правительство, при условии что деньги, потребные для этой операции, оно получит с французского населения, а затем уже само поревнует о вере и «всемерно посодействует тому, чтобы эта женщина была предана церковному суду».
14 июля Кошон привёз в бургундский лагерь под Компьень уже не только очередное увещание Университета, но и нечто гораздо более существенное. Он передал «при нотариусе» в собственные руки Филиппа Бургундского послание на имя герцога и Иоанна Люксембургского одновременно с конкретным предложением английского правительства. В послании указывалось, что «эта женщина, обвиняемая молвой во многих преступлениях, как-то в колдовстве, идолопоклонстве, призывании демонов и многих других, касающихся нашей святой веры… не может рассматриваться как военнопленная». «Тем не менее в возмещение убытков тех, кто взял её в плен», английское правительство предлагало «6000 франков и, кроме того, Бастарду, взявшему её в плен, ренту в размере от 200 до 300 фунтов».
И наконец:
«Если же они (герцоги Иоанн Люксембургский) не хотят и не согласны на вышеуказанных условиях выполнить то, что указано выше (т. е. выдать Девушку), то хотя взятие в плен этой женщины и не может быть приравнено к взятию в плен короля», за неё предлагается максимальная сумма, за которую сюзерен, «по французскому обычаю, имеет право перекупить любого пленного, будь он хоть король»: «10000 франков на всё и про всё».
С этого момента Иоанн Люксембургский вступил с Кошоном в переговоры.
Переданное ему одновременно послание Университета пространно изъясняло, сколь ему полезно было для спасения его души принять эти 10000 франков, и в то же время, в заключение, довольно прозрачно грозило ему в противном случае крупными неприятностями с Инквизицией:
«Ваша благородная опытность знает, что все добрые католические рыцари должны свою силу и мощь применять, во-первых, на служение Богу, а затем на общественную пользу. В частности, первая рыцарская клятва: охранять и защищать славу Божию, католическую веру и Его Святую Церковь. Вы помнили об этом священном обете, когда применили вашу благородную силу и лично причастны к задержанию этой женщины, которая именует себя Девушкой и посредством которой слава Божия оскорблялась сверх меры, вера уязвлялась чрезвычайно и Церковь слишком сильно бесчестилась…И воистину все верные христиане должны принести вам великую благодарность за столь великую услугу, оказанную вами нашей святой вере и всему здешнему королевству. Но было бы мало взять её в плен, если за этим не последуют должные меры к тому, чтобы эта женщина ответила за оскорбления, нанесённые ею нашему сладчайшему Создателю, Его вере и Его святой Церкви, равно как и за прочие свои злодеяния, кои, как говорят, бесчисленны… И так как в этом деле всякое промедление чрезвычайно опасно и чрезвычайно вредно для этого королевства, мы умоляем вас весьма дружески: соблаговолите, ради славы Божией, ради соблюдения католической веры, ради блага и славы королевства, отправить эту женщину под суд и повелеть передать её здесь инквизитору веры, который требовал её и продолжает требовать настоятельно… Или же соблаговолите выдать эту женщину отцу нашему во Господе, досточтимому господину нашему епископу Бовезскому, который равным образом требовал её и в епархии которого, говорят, она была взята в плен. Этот князь Церкви и этот инквизитор являются судьями этой женщины в вопросах веры; а всякий христианин, какого бы состояния он ни был, обязан в данном случае повиноваться им под страхом предусмотренных наказаний, кои велики. Поступая так, вы стяжаете милость и любовь всевышнего Божества… каждый будет обязан молить Бога о вашем благоденствии» и пр.
В этом же послании Университет вернулся к вопросу, который, как видно, мешал парижским клирикам спать.
«Зло стало бы больше, чем когда-либо, народ впал бы в большее заблуждение, чем прежде, и божественное величие было бы оскорблено нестерпимо, если бы… эта женщина была освобождена, а как говорят, некоторые наши враги хотят этого, добиваются этого, ухищряются всем своим разумом, всеми тайными способами и, хуже того, посредством денег или выкупа. Но мы надеемся, что Бог не допустит такого великого несчастия для Своего народа и что ваша благородная опытность этого не потерпит, но сумеет принять соответствующие меры. Ибо её освобождение легло бы непоправимым позором на ваше высокоблагородие и на всех, кто посредничал бы в этом деле».
Университет был уверен в том, что буржское правительство, понятно, будет пытаться и, вероятно, уже пытается выкупить Девушку по военному праву, К сожалению, в арманьякском лагере Желю был в этом уверен гораздо меньше. В дошедшем до нас пересказе его письма Карлу VII, о котором я уже упоминал, говорится:
«Он (Желю. –
Англо-парижское правительство не пожалело «королевского выкупа», чтобы её сжечь. Что сделал на самом деле Карл VII для того, чтобы «выкупить её жизнь»?
Оба раза, в обоих своих письмах Университет ссылается лишь на слухи о каких-то попытках «наших врагов» («как говорят»…). В декабре месяце этот же слух в своей переписке с Венецией упомянул Джустиниани:
«Дофин отправил (к бургиньонам. –
Но в дальнейшем, уже после её смерти, Джустиниани сообщал также: «Говорят, что англичане уже два или три раза собирались сжечь её как еретичку, но мешал этому дофин, доведя до сведения англичан сильные угрозы» (в частности, грозил будто бы репрессиями над английскими женщинами!). Это явно не соответствует ничему: Девушку сожгли, как только по ходу процесса явилась возможность это сделать, – никакое вмешательство Карла VII не отсрочило её смерть ни на один день.
И первый слух – о попытках выкупить её у бургиньонов или вообще помешать её выдаче – сам по себе не достовернее второго: чрезвычайно похожие, оба они являются лишь отражением того, что естественно, казалось общественному мнению самым правдоподобным.
В эту же категорию входит ещё, наконец, упоминание Энеа-Сильвио Пикколомини о том, что Карл VII «с великой скорбью пережил смерть этой девы». И всё.
Никаких архивных документов, никаких указаний хроник, в том числе официальных арманьякских, например Жана Шартье, никаких упоминаний на процессе Реабилитации не существует о том, чтобы Карл VII сделал какие бы то ни было попытки её спасти.
Между тем Карл VII мог, во-первых, предложить за неё выкуп. Предложить нужно было, конечно, «не жалея средств» (как писал Желю), а средств у него не было – но он мог обратиться за средствами к своему населению, как английское правительство обратилось к нормандским штатам за средствами для её покупки на убой. И он мог, в противовес Сорбонне, организовать через своих клириков пропагандистскую кампанию в том смысле, что недопустимо отказывать военнопленной в праве выйти на свободу за выкуп, мог громко протестовать против претензии явных политических врагов вести против неё церковный процесс.
ebooksa