Жанна – Божья Дева

По-видимому, Маси почувствовал тогда то, что до него чувствовали «самые распущенные» арманьякские ратные люди. В дальнейшем он видел её и в Кротуа и в Руане, и свои показания он кончил словами: «Верю, что она в раю».

Боревуарские дамы дружески уговаривали её переодеться в женское платье. «Если бы я могла это сделать, мне приятнее было бы сделать это по просьбе этих двух дам, чем каких бы то ни было других дам во всей Франции, – кроме моей королевы!» Но «я ответила им, что не сниму мужской одежды без разрешения от Господа. Мадемуазель Люксембургская и хозяйка Боревуара предложили дать мне женское платье или материю, чтобы его сшить, и просили меня его носить. А я ответила, что мне нет на это разрешения от Господа и что время ещё не пришло».

«Находясь среди мужчин» (таких, как Маси) и не зная, что её ожидает, она по-прежнему чувствовала себя увереннее в мужской одежде, чем в женской. Но главная причина – не эта, а та, которую сама она прямо указывает: мужская одежда была для неё символом недовыполненного призвания, внешним выражением того, что она остаётся «мобилизованной» на дело Господне.

И оттого, что она оставалась «мобилизованной», ей было бесконечно трудно понять, почему в мире продолжается ужас, который она должна была прекратить. Никогда ей не могло прийти в голову, что теперь уже непосредственный смысл её «мобилизованности» в том, чтобы негодному человечеству открылась её, Девушки Жанны, несравненная святость. Её святость потому и несравненна, что никогда она не концентрировалась на своей собственной личности. Она, конечно, знала, что если будет всегда «всеми силами исполнять повеления Божии, данные ей через Голоса», то получит награду в Царствии Небесном. Но и эта потусторонняя награда интересовала её лишь в третью очередь. Она жила не для того, чтобы спасать собственную душу, а для дела Божия в помощь людям. И теперь она думала лишь о страданиях других людей, о своей незавершённой миссии, и эта мысль жгла ей сердце. Так случилось то, что она считала самым большим грехом своей жизни, – попытка как бы вынудить у Бога своё освобождение: «прыжок» с боревуарской башни – со страшным риском себя убить, но в смутной надежде на то, что этого Бог не допустит и всё же поможет ей бежать.

«Мне говорили, что жители Компьени, все, начиная от семилетних детей, должны быть преданы огню и мечу. И я предпочитала умереть, чем жить после такого избиения добрых людей. И я говорила: неужели Бог допустит гибель этих добрых компьенцев, которые были и остаются такими верными своему государю? И это была одна из причин моего прыжка. Другая причина – я узнала, что меня продали англичанам, и я предпочла бы умереть, чем быть выданной англичанам. Святая Екатерина говорила мне почти каждый день, чтоб я не делала этого прыжка, и что Бог мне поможет, и компьенцам тоже. А я сказала Святой Екатерине: раз Бог поможет компьенцам, то мне хотелось бы быть с ними. А Святая Екатерина мне сказала: безусловно, нужно тебе принять это доброй волей; и ты не будешь освобождена, пока не увидишь английского короля. А я отвечала: да совсем я не хочу его видеть, я бы лучше умерла, чем быть в руках англичан!»

«Когда я узнала, что англичане должны явиться за мною, я была страшно опечалена; однако мои Голоса часто запрещали мне прыгать с башни. Наконец от ужаса перед англичанами я прыгнула и поручила себя Богу и Божией Матери».

«Я это сделала не от отчаяния, а в надежде спасти свою жизнь и прийти на помощь многим хорошим людям, которые были в беде»… «Я была не в силах удержаться».

«Прыжок» – выражение, по существу, неточное. Разумеется, речь шла не о том, чтобы просто броситься с башни высотою более чем в 20 метров, но о попытке бежать, которую, как говорит обвинительный акт, она «тщательно подготовила, сделав всё возможное, чтобы выполнить свой план», – хотя этот план и был сопряжён со смертельной опасностью. «Хроника без заглавия» поясняет: «по своему лукавству» она подготовила – должно быть, незаметно скрутила из материи – что-то вроде верёвок и «думала бежать через окно», спускаясь по этим верёвкам; «но то, на чём она спускалась, оборвалось. Она упала на землю, ушибла себе бока и спину и долго была от этого больна».

«Я разбилась при прыжке. Некоторые говорили, что я мертва. А как только бургиньоны заметили, что я жива, они мне сказали: вы бежали!» (т. е. подобравшие её бургиньоны сразу поняли, что она хотела вовсе не убить себя, а бежать). «Упав с башни, я два или три дня не хотела есть – я даже так разбилась, что и не могла ни есть, ни пить; но меня утешила Святая Екатерина, сказав мне, чтобы я исповедалась и попросила у Бога прощения за то, что прыгнула, и что, без сомнения, компьенцы получат помощь от Святого Мартина Зимнего. Тогда я стала приходить в себя и начала есть. И вскоре выздоровела».

Она понимала, что это был тяжкий грех: «Да, и я умела в этом каяться». Но и каясь, она думала не о том, что её поступок мог быть для неё самой душевреден, а о том, что она «обидела» ангелов и святых Небесной Церкви, а значит, и Самого Бога; «и за это я умоляла Их простить меня». Она и каялась так, как согрешила: меньше всего думала о своём собственном «я». И исповедавшись, она знала, что «получила прощение от Бога» и что – хотя сама она остаётся в плену – «компьенцы получат помощь».

«Вместе с моим Советом я всегда молилась за компьенцев». Что это должны были быть за молитвы, поднимавшиеся из Боревуарского замка, если Компьень действительно получила помощь, и Франция всё же выиграла Столетнюю войну – несмотря на то, что буржское правительство сделало с Девушкой Жанной.

Персеваль де Каньи рассказывает – вероятно, со слов самого д’Олона, – что однажды д’Олон, продолжавший при ней состоять, сказал ей:

«Компьень, этот город, который вы так любили, на сей раз попадёт в руки врагов нашего короля».

Она ответила:

«Ни-ни! Ни один из городов, которые Царь Небесный через меня привёл в повиновение королю Карлу, не попадёт больше в руки врагов, если только король будет стараться их удержать».

Оговорка существенная. Никогда за всю свою жизнь она не признавала абсолютного детерминизма. Ход истории и самый смысл истории заключались для неё в сотрудничестве человеческой воли с волей Божией. Действие становится молитвой, но и её молитва за Компьень была действием.

Пять месяцев Компьень сопротивлялась, не получая подмоги. Наконец Карл VII всё же собрал войско достаточное, для того, чтобы бросить его на ключевой театр военных действий. 24 октября две арманьякские армии – одна под начальством Буссака, другая под начальством Сентрая – с разных сторон атаковали бургиньонов в их укреплениях под Компьенью. Осаждённые, со своей стороны, сделали вылазку. Бургиньоны были разгромлены. Понеся тяжёлые потери, бросив свои артиллерию и обоз, Иоанн Люксембургский в полном беспорядке отступил на Пон-ль’Эвек.

Стратегически это и было окончательным решением исхода Столетней войны: англо-бургиньонам не удалось свести к нулю военные свершения Девушки.

Как говорит «Хроника без заглавия», освобождение Компьени «чрезвычайно подняло дух сторонников короля Карла. Начав действовать по всем направлениям, они брали город за городом и за короткое время вернули всё ими потерянное, за исключением Суассона… Когда герцог Бургундский, ещё находившийся в Брабанте, получил эти вести, он спешно приказал собирать ратных людей в большом количестве, но одни были без коней, другие без денег».

Действительно, англо-бургиньоны никогда больше не бывали в состоянии сделать сколько-нибудь серьёзное усилие для восстановления своего положения. Но пройдут ещё годы и годы, прежде чем они «оставят Францию в покое», как о том умоляла Жаннетта в своём первом письме англичанам. Жаннетта будет грустить смертельно «оттого, что это ещё так долго». И мир, который потом наступит, потому что она его подготовила, всё же не будет вполне «миром по воле Царя Небесного», потому что не она его установит. За этот «мир по воле Царя Небесного», которого человечество недостойно, Жаннетта будет бороться одна, одна будет свидетельствовать о Духе и Истине, лицом к лицу с теми силами, которые стоят за смертельно раненным ею англо-бургиньонским режимом.