От этого фактического выхода арманьякской Франции из подчинения римской власти у Мартина «несколько перехватывало дух», по выражению одного из современников. Протестуя против «этого мятежа против Церкви», этого «преступления и вечного срама», Мартин V писал Карлу VII: «Посмотри и подумай, есть ли тебе смысл при нынешних обстоятельствах нажить врагов в лице Церкви».
Аргумент «при нынешних обстоятельствах» был чрезвычайно серьёзный, французскую монархию не могла не тревожить поддержка, которую Св. Престол всё более оказывал англо-бургиньонам, и правительство Карла VII пошло было на уступки: в 1426 г. Режинальд Шартрский подписал в Риме конкордат, в значительной степени отменявший галликанские вольности. Но, как мы уже говорили, этот конкордат остался мёртвой буквой: вследствие противодействия клира и парламента оказалось невозможным ввести его в действие в «буржском королевстве». Формально конкордат истёк в 1431 г., во время процесса Жанны д’Арк, и возобновлён не был.
В последующие годы буржскому правительству пришлось многократно протестовать в Риме против назначения во Францию епископов, явно враждебных национальной монархии (в Сен-Мало, в Турне, в Лангре). Желю со своей стороны прямо писал папе Мартину V:
«Говорят, что достойно удивления, как Вы оказываете великие милости и такую поддержку партии, враждебной королю, и что ради этого Вы даже не желаете назначить кардиналом никого, кто мог бы в Риме защищать его (Карла VII) права… Откуда, Ваше Святейшество, возник слух, что если Вы не наведёте в этом порядка, то будет принято решение выйти из подчинения вам», – угроза, которую Желю сопроводил исторической справкой о «соблазне», произошедшем из-за «отделения греков от Римской Церкви».
В 1432 г. по просьбе самого французского духовенства Карл VII издал особый ордонанс, согласно которому церковные бенефиции могли предоставляться только лицам, рождённым во Франции и «верным королю».
В Париже Бедфорд сделал было в 1424 г. робкую попытку использовать в интересах своего собственного правительства галликанские традиции; но почти сразу же он понял, насколько выгоднее ему было продолжать опираться на Университет и использовать вражду Св. Престола с буржским королевством. Он вернулся к постоянной политике Ланкастеров: укреплять свою дважды узурпированную власть тесным союзом с Римской Церковью. 26 ноября 1425 г. он издал ордонанс, восстанавливавший все фискальные привилегии Св. Престола (резерваты, аннаты и экспектативы), передававший в руки папы назначение епископов и три четверти всех бенефиций. Поддержанный Университетом, этот ордонанс встретил, однако, упорное сопротивление остального клира и парламента, которые даже в англо-бургиньонской Франции, несмотря на все «чистки», оставались приверженными галликанской традиции. Только 4 мая следующего (1426-го) года ордонанс удалось ввести в действие. Парламент в течение шести дней отказывался его регистрировать и наконец уступил – опять, как в 1418 г., внеся в акты пометку, что «действует по принуждению». Среди французского епископата нашёлся только один только человек, взявшийся сначала провести переговоры в Риме, а затем «нажать» на клир и на парламент и принудить их к отказу от галликанских вольностей: это был нынешний «поборник привилегий Университета», член Совета «короля Франции и Англии», епископ Бовезский Пьер Кошон.
Но и после этого дух оппозиции Риму продолжал то здесь, то там проявляться и среди северо-французского духовенства. Когда в 1426 г. Роштайе получил кардинальскую шапку, Руанский капитул потребовал, чтобы он или отказался от своего нового сана, или ушёл бы с Руанского архиепископства. Вопрос был поставлен столь остро, что в какой-то момент англичане боялись в Руане восстания против них самих. Кое-как уладил дело опять монсеньор Бовезский.
Сотрудничество англо-парижской власти со Св. Престолом становилось тем временем всё более тесным. Новым соглашением, заключённым между Бедфордом и Мартином V, французское духовенство облагалось одновременно двумя десятинами, из коих одна предназначалась английскому правительству для ведения войны во Франции, а другая – Св. Престолу для крестового похода против гуситов. Резкий протест против этого был заявлен в начале 1429 г. значительной группой французского епископата на поместном соборе Сенского архиепископства (в состав которого входила Парижская епархия); протест содержал неприкрытую угрозу: «апеллировать по этому поводу, причём остаётся только решить, к кому апеллировать, – к одному папе или к всеобщему Собору». А один из участников поместного собора, Жан Легизе, через несколько месяцев счёл самым простым помочь вступлению Жанны д’Арк в его город Труа.
Усиление буржского королевства было равносильно укреплению галликанизма. Девушка, признанная галликански настроенным клиром Пуатье, своими победами разрушала результаты сотрудничества Св. Престола с англо-бургиньонской властью и с Парижским университетом. Тем громче Св. Престол прославлял теперь «священные доктрины» Университета, которому он уже до кризиса, в 1428 г., предоставил право судить еретиков в Париже и в окрестностях.
Правда, что касается доктрин, то Университет держал про запас учение о первенстве Собора над папой. В 1429 г. он заставил публично отречься от своих слов одного парижского францисканца, говорившего, что решения Соборов нуждаются в утверждении папой. Но это делалось именно «про запас», чтобы Св. Престол больше ценил поддержку, оказывавшуюся ему Университетом на практике, и в 1430 г. Университет сам просил даже вмешательства Св. Престола в свои собственные внутренние дела против одного своего непокорного сочлена. На практике отношения Парижского университета и англо-бургиньонской власти со Св. Престолом оставались безоблачными, и когда Св. Престол нехотя согласился наконец созвать новый Собор, он назначил ему местом город Базель – именно потому, что там Собор оказывался в ближайшем соседстве с владениями Филиппа Бургундского и, так сказать, «под его рукой». И когда Жан Бопер, сыграв свою роль на суде над Девушкой, за три дня до её сожжения уехал из Руана в Базель, он начал там свою деятельность с того, что принял от Св. Престола «крупное денежное подношение» и после этого чуть не сорвал новый Собор по примеру того, как он уже сорвал Собор предыдущий.
Всё это совершенно изменилось в последующие годы: Карл VII всё же вступил в Париж, после чего (но только после этого, начиная с 1436–1437 гг.) Университет оказался необыкновенно верноподданным и одновременно в высшей степени галликанским и преданным делу Собора против папы. В эти годы ректор Университета Тома Курсельский, возглавляя антиримское большинство Собора, сочинял уже латинские стихи в честь Жанны д’Арк. Но надо уметь различать периоды. И сейчас нас интересует не этот Тома Курсельский, а тот, который в 1431 г. в Руане в качестве одного из шести официальных делегатов Университета подал свой голос за то, чтобы Жанну д’Арк пытали.
В 1430–1431 гг. Университет, борясь с национальной монархией, боролся с галликанизмом и был солидарен с Римом. Девушка была ещё на свободе, когда он уже посылал в Рим донос на неё как на еретичку. Как только она была взята в плен, Университет, признанный Римом в качестве блюстителя чистоты веры, принял немедленно меры к тому, чтобы она была выдана Инквизиции, т. е. аппарату, непосредственно подчинённому Риму и созданному Римом для защиты церковного единства в том смысле, в каком Рим, вдохновившись университетской диалектикой, понимал его с XIII века.
И ничего, кроме благодарности, Университет за это от Рима не получил.
Мысль Университета была – доставить её в Париж и судить её самому совместно с Инквизицией. Но выдвинулся другой вариант, в конечном итоге устраивавший всех: Девушка была взята в плен напротив Компьени на правом берегу Уазы; и оказалось, что это была уже территория Бовезской епархии. Тем самым право судить её мог потребовать для себя тот из французских епископов, кто в наибольшей степени пользовался доверием одновременно и английского правительства, и Университета, и Св. Престола, – тот самый, который становился Жерсону поперёк всех его путей, был революционным террористом в 1413 г., защищал теорию политического убийства в 1416-м, сгноил в парижских тюрьмах монахов-патриотов из Мо в 1422-м, единственный из французского епископата взялся упразднить галликанские вольности в 1425-м и за свою настойчивость в этом деле получил от Мартина V особую благодарность, гласившую:
«Ты всегда найдёшь нас благосклонными к тебе и к твоей Церкви, в память твоих верных услуг и прочих твоих добродетелей».
Монсеньор Бовезский Пьер Кошон с его холодными глазами, с отвисшими щеками и с двойным, но волевым подбородком, с презрительно-умильной складкой чувственных губ (как его изобразили на его надгробной плите в Лизье) имел все интеллектуальные и моральные свойства для того, чтобы методически провести «великолепный» церковный процесс в полном сотрудничестве с Инквизицией и с Университетом, к полному удовлетворению англо-парижской власти, но так, чтобы её политическое вмешательство не стало чрезмерно явным.
С 1 мая 1430 г. согласно счёту, представленному им в дальнейшем английскому казначейству, Кошон находился всё время в движении «ради службы и по делам короля, государя нашего», сначала в Кале (по случаю приезда Генриха VI), а затем – «в многочисленных поездках к герцогу Бургундскому и к господину Иоанну Люксембургскому, под Компьень и в Боревуар, по делу Жанны, так называемой Девушки» (за эти труды ему полагалось специального вознаграждения 5 фунтов турнуа в день, 765 ф.т. с 1 мая по 30 сентября).
Не получив от Филиппа ответ на своё первое требование выдать Девушку Инквизиции, Университет со своей стороны обратился к нему с новым посланием, прося «передать эту женщину в руки Инквизитора веры и надёжным образом доставить её сюда, как мы о том умоляли ранее, или же выдать или повелеть выдать эту женщину отцу нашему во Господе монсеньору епископу Бовезскому».
«Мы очень опасаемся, – писал Университет в этом же (не датированном) послании, – как бы эта женщина не была (чему да не попустит Бог!) изъята каким-либо образом из вашей власти лукавством и хитростью некоторых лиц, ваших врагов и противников, кои прилагают, как говорят, все усилия, стараясь эту женщину освободить. Ибо воистину, по суждению всех сознательных добрых католиков, не может случиться большего ущерба для святой веры, более страшной опасности и большего урона для блага всего этого королевства, как если эта женщина уйдёт без должного возмездия».
Но Филипп Бургундский не очень спешил исполнить свои «обязанности истинного католика»: пока Девушка, представлявшая такую «страшную опасность», находилась в его руках, она являлась для него дополнительным козырем в политической игре с его английским союзником. С другой стороны, он должен был также считаться с интересами одного из самых могущественных и влиятельных своих вассалов, Иоанна Люксембургского, которому Бастард Вандамский, состоявший в его отряде, переуступил Девушку.
ebooksa