Сэр Томас не имел ни малейшей склонности беспокоиться о том, как бы помочь своим кузинам. К тому же Дороти он никогда не видел, а на Пастора он смотрел как на бедного, клянчащего помощи родственника – хуже не придумаешь. Но дело было в том, что он уже получил от этой ситуации с «Дочерью священника» столько неприятностей, сколько мог вынести. А самое ужасное заключалось в том, что фамилия у Дороти была такая же, как и у него, и из-за этого жизнь его в последние две недели превратилась в сплошное несчастье. По этой причине он, заглядывая вперёд, опасался в дальнейшем скандалов ещё похуже, если Дороти останется предоставленной сама себе. Из-за этого то он, перед тем как уехать из Лондона и отправиться пострелять фазанов, послал за своим дворецким, который к тому же был его доверенным лицом и советником в вопросах интеллектуальных, и провёл с ним военный совет.
– Слушай меня, Блайф… Чёрт возьми! – сказал сэр Томас, приняв свой креветочный вид (Блайфом звали дворецкого.). – Думаю, ты видел всю эту чёртову писанину в газетах. Видел? Ну это, про «Дочь пастора»? О его чёртовой племяннице.
Блайф был маленький мужчина с острым умом; голос его никогда не поднимался выше шёпота. Был его голос настолько тихим, насколько тихим может быть голос, чтобы оставаться голосом. Только наблюдая за его губами и при этом слушая его при ближайшем приближении, можно было уловить то, что он говорит. В данном случае губы дворецкого подали сигнал, который означал, что Дороти была не племянницей, а кузиной сэра Томаса.
– Что? Моя кузина? Правда? – сказал сэр Томас. – Ну да, Боже правый! Так вот, смотри, Блайф, что я хочу сказать. Нужно нам поймать эту чёртову девицу, запереть её где-нибудь. Понимаешь, что я имею в виду? Поймать её, пока она не наделала
На губах Блайфа зафиксировалось неодобрение. Казалось, он говорил, что возможно напасть на след Дороти не привлекая полицию и избежав неприятной огласки.
– Вот голова! Тогда приступай! – сказал сэр Томас. О расходах не беспокойся. Я б и пятьдесят фунтов отдал, только бы эта история «Дочери пастора» снова не всплыла. И ради Бога, Блайф, – добавил он конфиденциально, – уж как только ты поймаешь эту чёртову девицу, глаз с неё не спускай. Приведи её в дом и, чёрт побери! Держи её здесь. Понимаешь, что я имею в виду? Держи её взаперти, пока я не вернусь. Ведь одному Богу известно, что ещё она может выкинуть.
Конечно же, сэр Томас никогда не видел Дороти, так что для него это простительно, ибо представление о Дороти сложилось у него из газетных материалов.
Блайф потратил неделю на то, чтобы выследить Дороти. В то утро после суда, когда она вышла из камеры полицейского управления (Её оштрафовали на шесть шиллингов, а за неимением таковых, задержали на двадцать четыре часа. Миссис МакЭллигот, как злостный нарушитель, получила семь дней), Блайф подошёл к ней, на четверть дюйма поднял котелок над головой и беззвучно поинтересовался, не она ли мисс Дороти Хэйр. После этого Блайф объяснил, что его послал кузен Дороти, который обеспокоен тем, как ей помочь, и что ей надлежит незамедлительно последовать за ним домой.
Дороти последовала за ним, не промолвив ни слова. Казалось странным, что её кузен так неожиданно проявил к ней интерес, однако не более странным, чем все остальные вещи, происходившие в последнее время. Они сели на автобус до Гайд-Парк-Корнер, Блайф оплатил проезд, а затем вошли в большой, дорогого вида дом, с окнами, закрытыми ставнями, который находился на бульваре между Найтсбридж и Мэйфэар. Они спустились на несколько ступенек, Блайф извлёк ключ, и они вошли. Словом, после своего почти шестинедельного отсутствия, Дороти вернулась в респектабельное общество, правда, через заднюю дверь.
Три дня провела Дороти в пустом доме, пока не приехал её кузен. Это было странное время, время одиночества. В доме было несколько слуг, но она не видела никого кроме Блайфа, который приносил ей еду и разговаривал с ней. Говорил он с ней бесшумно, со смесью почтения и неодобрения. Он никак не мог для себя решить, то ли она молодая леди из этого семейства, то ли Магдалена, а потому обращался с ней как с кем-то средним, между той и другой. В доме царила приглушённая атмосфера, будто в доме мертвец, – такая свойственна домам во время отсутствия хозяина, когда ты инстинктивно ходишь на цыпочках и зашториваешь окна. Дороти даже не решалась войти в одну из главных комнат. Все дни она проводила, скрываясь в пыльной, заброшенной комнате в верхней части дома, которая была своего рода музеем безделушек, собиравшихся начиная с 1880 года. Леди Хэйр, умершая пять лет назад, была заядлым коллекционером всякого хлама, большая часть которого после её смерти была собрана в этой комнате. Трудно решить, что именно было здесь самым странным предметом: пожелтевшая фотография отца Дороти, на которой он, восемнадцатилетний, но с респектабельными бакенбардами, с застенчивым видом стоял рядом с «обычным» велосипедом (это было в 1888), или маленькая коробочка сандалового дерева с наклейкой: «Кусок хлеба, до которого дотрагивался Сесил Родс на Южноафриканском банкете в Сити, июнь 1897 года.».[74] Единственными книгами в комнате были ужасные школьные призы, завоёванные детьми сэра Томаса. (Детей у него было трое. Самый младший – одного возраста с Дороти.)
Было очевидно, что слугам дано предписание не выпускать её за дверь. Однако от отца прибыл чек на десять фунтов, и ей, не без труда, удалось склонить Блайфа к тому, чтобы он его обналичил. На третий день она вышла из дома и купила себе кое-какую одежду. Купила она готовое твидовое пальто и юбку, а также свитер к ним, шляпку, очень простое платье из искусственного набивного шёлка, и ещё пару сносных коричневых туфель, пару фильдеперсовых чулок, отвратительного вида дешёвую маленькую сумочку и пару серых хлопчатобумажных перчаток, которые на расстоянии могли сойти за замшевые. На это ушло восемь фунтов и десять шиллингов, потратить ещё она не решилась. Что же до нижнего белья, ночной сорочки и носовых платков, – с ними можно было подождать. В конце концов, от одежды многое зависит.
Сэр Томас прибыл на следующий день и при виде внешности Дороти никак не мог прийти в себя от удивления. Он ожидал увидеть разрумяненную и напудренную сирену, которая будет искушать его соблазнами, на что он, увы! уже не способен был поддаваться. Но эта простая, деревенского вида девушка разрушила все его планы. Некоторые смутные идеи, бродившие в его голове относительно того, чтобы найти для неё работу маникюрщицы или, возможно, личного секретаря брокера, бесследно улетучились. Время от времени Дороти ловила на себе озадаченный, креветочный взгляд сэра Томаса, явно недоумевающего, как это такая девушка могла замыслить побег. Конечно, объяснять ему, что она
Поэтому за следующую пару дней ничего определённого сделано не было. Дороти продолжала свою уединённую жизнь в комнате наверху, а сэр Томас в большинстве случаев трапезничал в клубе, а по вечерам дискуссии носили характер неопределённый до невероятности. Сэр Томас был искренне озабочен поиском работы для Дороти, но ему составляло огромного труда удержать в памяти то, о чём он говорил несколько минут назад. «Ну вот, дорогая моя, – начинал он обычно, – конечно же ты понимаешь, что я хочу сделать для тебя всё, что могу. Естественно, будучи твоим дядей, и всё такое… Что? Не дядей? Нет, я понимаю, что нет, Бог мой! Кузеном. Вот оно как – кузеном. Ну вот, моя дорогая, будучи твоим кузеном… ах, о чём это я говорил?». Потом, когда Дороти возвращала его вновь к предмету разговора, он разбрасывался такими предложениями, как: «Ну, например, дорогая, не хотела бы ты стать компаньонкой старой дамы? Такой милой старушки, в черных варежках, с ревматическим артритом… Она умирает и оставляет тебе в наследство десять тысяч фунтов стерлингов и попугайчика, о котором надо позаботиться. Что? Что?». Такие разговоры не сдвигали их с места. Дороти сотни раз повторяла ему, что она лучше будет горничной или служанкой, но сэр Томас не хотел об этом слышать. Эта мысль пробуждала в нём классовый инстинкт, о котором он обычно забывал в силу расплывчатости своего сознания. «Что? – обычно говорил он. – уборщицей? Девушка с твоим воспитанием? Нет, моя дорогая! Нет и нет! Ты не можешь заниматься
Однако в конце концов всё устроилось, причём на удивление легко. И устроил всё не сэр Томас, который не способен был что-либо устроить, а его поверенный, с которым он вдруг решил посоветоваться. И поверенный, даже не видевший Дороти, оказался способным предложить для неё работу. С большой долей вероятности, сказал он, она сможет найти работу школьной учительницы. Эту работу получить легче всего.
Сэр Томас вернулся домой очень довольный этим предложением – оно показалось ему в высшей степени приемлемым. (Про себя он подумал, что у Дороти как раз такое лицо, какое и должно быть у школьной учительницы.) Но Дороти, услышав об этом, сразу же стала возражать.
– Школьная учительница! – сказала она. – Но для меня это неприемлемо! Я уверена, ни одна школа не допустит меня до такой работы. Да и какой предмет я могла бы преподавать?
– Что? Что такое? Не может она преподавать! О, брось это! Конечно, можешь! Что в этом сложного?
– Но у меня недостаточно знаний! Я никогда никого ничему не учила, разве что приготовлению пищи в «Наставнике девиц». Чтобы быть учителем, нужна соответствующая квалификация.
– О, глупости! Преподавание – самая простая работа на свете! Берешь хорошую толстую линейку – и бьёшь по пальцам! Они будут счастливы заполучить достойную даму хорошего воспитания, которая будет обучать их молодняк азбуке. Это твоя стезя, моя дорогая, – школьная учительница! Ты прямо создана для неё.
И, ясное дело, школьной учительницей Дороти стала. Невидимый поверенный устроил всё быстрее, чем за три дня. Оказалось, что некой миссис Криви, у которой дневная школа для девочек в пригороде Саутбридж, нужна помощница, и она изъявила желание предоставить это место Дороти. Каким образом можно было всё так быстро устроить и что это могла быть за школа, которая готова взять абсолютно незнакомого человека без квалификации в середине учебного года, Дороти не в состоянии была себе представить. Конечно же она не знала, что взятка в размере пяти фунтов, так называемая «премия», была передана из рук в руки.