Дочь священника

После перерыва начался ещё один урок, длившийся три четверти часа, и на этом утренняя часть школьной программы закончилась. Дороти почувствовала, как она замёрзла и устала после трёх часов работы в этом промозглом, душном классе, и ей очень захотелось выйти на улицу и подышать свежим воздухом, но миссис Криви заранее предупредила её, что она должна помочь ей приготовить обед.

Большинство девочек, которые жили около школы, ушли обедать домой, но семеро остались в «утренней гостиной» на обед за десять пенсов. За едой все чувствовали себя неловко. Обед прошёл почти в полной тишине – в присутствии миссис Криви девочки боялись разговаривать. На обед был тушёный ломтик баранины, и миссис Криви демонстрировала чудеса ловкости, подавая постные кусочки «хорошим плательщикам», а куски с жиром – «средним плательщикам». Что же до трёх «плохих плательщиков», то они стыдливо ели свой завтрак из бумажных пакетиков в классе.

В два часа снова начались уроки. Уже в первый день после утренней работы Дороти вернулась в класс со скрытым чувством боязни и страха. Она начала понимать, как будет проходить здесь её жизнь, день за днём, неделя за неделей, в этой лишённой солнечного света комнате, где она будет стараться вбивать азы знаний в головы этих ничего не желающих знать девочек. Но когда она собрала учениц и назвала их по списку, одна из них, Лаура Фёрт, бледная маленькая девчушка с мышиного цвета волосиками, подошла к её столу и преподнесла ей трогательный букетик коричневато-жёлтых хризантем – «от всех нас». Дороти понравилась девочкам, и они собрали четыре пенса, чтобы купить ей букетик цветов.

Что-то перевернулось в душе у Дороти, когда она взяла этот неказистый букетик. Она взглянула другими глазами на детей, на их анемичные лица, поношенную одежду, и внезапно ей стало ужасно стыдно при мысли о том, что сегодня утром она смотрела на них с таким безразличием, почти с отвращением. Теперь ею овладело чувство глубокой жалости. Бедные дети! Бедные дети! Как с ними дурно обращались и не давали развиваться! И при всём при этом, они сохранили детскую непосредственность, готовы потратить свои несколько пенни на цветы учительнице.

С этого момента отношение Дороти к работе полностью изменилось. В её сердце поселилось чувство любви и верности. Эта школа – её школа. Она будет здесь работать и будет ею гордиться. Она сделает всё для того, чтобы из места рабского подчинения превратить её в место гуманности и благопристойности. Возможно, она мало что сможет сделать. Она так неопытна и так не подходит для этой работы, что должна вначале обучиться сама, а потом обучать кого-то ещё. И всё же она сделает всё, что в её силах. Она приложит все старания, все свои силы, чтобы вытащить этих детей из той ужасающей тьмы, в которой их держали до сих пор.

§ III

В течение следующих нескольких недель Дороти, помимо всего прочего, была занята главным образом двумя вещами. Первая – это навести порядок следи учениц класса, и вторая – как-то приспособиться к миссис Криви.

Вторая из этих двух задач была куда более сложной. Трудно себе представить, сколь невыносимо было жить в доме миссис Криви. Здесь всегда было холодно, в большей или меньшей степени; во всём доме не было ни одного удобного стула; еда была отвратительной. Работа педагога гораздо труднее, чем это кажется на первый взгляд, и учителю, чтобы работать, необходимо хорошее питание. Диета из безвкусной тушеной баранины, отварного картофеля, испещрённого маленькими чёрными глазками, водянистого рисового пудинга и хлеба, едва смазанного маслом со слабо заваренным чаем (и даже этого было не вдоволь) действовала угнетающе. Миссис Криви, которая была настолько скаредной, что получала удовольствие от экономии даже на собственной еде, в основном ела то же, что и Дороти, однако ей всегда от всего доставалась львиная доля. Каждое утро на завтрак яичница из двух яиц была нарезана и разделена на несоразмерные порции, а блюдо с мармеладом оставалось неприкосновенным. По мере продолжения учебы Дороти испытывала всё больший и больший голод. Два раза в неделю по вечерам, когда ей удавалось выходить из здания школы, она залезала в свои тающие на глазах сбережения и покупала плитки простого шоколада, который съедала под большим секретом, ибо миссис Криви, хотя и морила Дороти голодом более или менее намеренно, почувствовала бы себя уязвлённой, узнай она, что Дороти сама покупает себе еду.

Но самое плохое в положении Дороти было то, что у неё не было личного пространства и совсем мало времени, когда она могла принадлежать сама себе. Как только ежедневная работа в классе заканчивалась, единственным её прибежищем оставалась «утренняя гостиная», где она была под надзором миссис Криви, главной идеей которой было не оставлять Дороти в покое ни на минуту. Миссис Криви вбила себе в голову (или только притворялась, что так думает), будто Дороти ленива, а потому её все время нужно направлять. А потому всегда слышалось: «Ну что, мисс Миллборо, похоже, вам нечем заняться сегодня вечером. Не так ли? Что, у вас нет тетрадей на проверку? Или: почему бы вам не взять иголку и не заняться шитьём? Вот я бы точно не смогла такого вынести: сидеть и ничего не делать, как вы!». Она всё время находила для Дороти какую-нибудь работу по хозяйству. Даже заставляла её выскребать пол в классе по утрам в субботу, когда девочки не приходили в школу. Но всё это делалось исключительно из-за скверного характера, так как она, уверенная, что Дороти не сделает всё как следует, не доверяла ей и обычно переделывала всё сама. Однажды вечером Дороти, проявив недальновидность, принесла домой книгу из библиотеки. Миссис Криви вспыхнула при одном только взгляде на неё. «Вот это да, мисс Миллборо! Я и не думала, что у вас есть время читать!» – горько заметила она. Сама миссис Криви за всю жизнь не прочла ни одной книги до конца, и очень этим гордилась.

Более того, даже когда Дороти не была непосредственно у неё перед глазами, миссис Криви находила способ давать знать о своём присутствии. Она всё время бродила рядом с классом, так что Дороти в любой момент могла подвергнуться её вторжению. А когда миссис Криви считала, что в классе слишком расшумелись, она внезапно начинала так стучать в стену ручкой швабры, что дети подскакивали от неожиданности и отвлекались от работы. В течение всего дня миссис Криви была неустанно и шумно деятельна. Если она не готовила, то гремела шваброй и ведром или изводила уборщицу, или внезапно появлялась рядом с классом, «делала обход», надеясь поймать Дороти или детей на каком-нибудь проступке, или «немного занималась садом», то есть калечила садовыми ножницами несчастный маленький кустарник, что рос среди гравия в садике за домом. Только два вечера в неделю оставались у Дороти свободными от миссис Криви. Это когда последняя совершала набеги на родителей или, как это называлось, «набирала девочек», агитируя родителей, которые возможно захотят отдать детей в её школу. Эти вечера Дороти обычно проводила в публичной библиотеке, ибо когда миссис Криви не было дома с целью экономии газа и топлива предполагалось, что Дороти не будет оставаться дома. В иные вечера миссис Криви была занята написанием писем родителям с требованием уплаты долга или писем редактору местной газеты, где она торговалась по поводу цен за объявления. Или она рылась в партах девочек, проверяя, хорошо ли проверены их тетради, или «немного занималась шитьём». Если у неё не было никакого занятия хотя бы в течение пяти минут, она доставала свою коробку для работы и «немного занималась шитьём». Шитьё это обычно заключалось в перешивании панталон из грубого белого полотна, которые у неё имелись в невероятном количестве. Одежды более неудобной, чем эти панталоны, просто представить себе невозможно. Они в большей степени, чем чепец монахини или власяница отшельника, являли собой образец приводившего в ужас, ледяного целомудрия. Их вид наводил на размышления о покойном мистере Криви и заставлял задуматься, а существовал ли оный вообще.

Если посмотреть со стороны на образ жизни миссис Криви, можно сказать, что удовольствия из её жизни были исключены. Она никогда не делала ничего такого, что делают обычные люди, чтобы порадовать себя: никогда не ходила в кино, не разглядывала книг, не ела сладостей, не готовила особых блюд на обед, никогда не наряжалась. Общественная жизнь для неё не имела никакого значения. У неё не было друзей, она, вероятно, даже не способна была представить, что существует дружба, и едва ли обмолвилась словом с кем бы то ни было просто так, не по делу. За ней не наблюдалось никаких признаков религиозности или веры. Несмотря на то, что она ходила каждое воскресенье в Баптистскую молельню, чтобы поразить родителей своей религиозностью, её отношение к религии можно определить как умеренный антиклерикализм, базирующийся на идее, что духовенству «нужны только ваши деньги». Она производила впечатление существа абсолютно безрадостного, полностью поглощенного безрадостным миром её существования. Но в действительности всё было не так. Существовало несколько вещей, которые доставляли ей острое и неистощимое удовольствие.

Это, к примеру, была алчность, жажда денег. В этом заключался главный интерес её жизни. Существует два типа алчных людей: это смелый, хваткий тип, который погубит тебя, если сможет, но который никогда не будет считать гроши, и мелкий скряга, который не умеет ничего поставить так, чтобы делать деньги, но который, как говорится, готов из-за гроша удавиться. Миссис Криви принадлежала ко второму типу. Бесконечной агитацией и ложными обещаниями она довела численность школы до двадцати одной ученицы, но она ни на шаг не продвинулась вперёд, так как была слишком жадной, чтобы тратить деньги на необходимое оборудование и платить соответствующую зарплату своей помощнице. Плата за обучение, которую вносили, или не вносили, девочки, составляла пять гиней за триместр, с некоторыми доплатами, поэтому, как бы ни морила она голодом и не выжимала соки из своей помощницы, надеяться на чистую прибыль больше ста пятидесяти фунтов в год она не могла. Но она была этим вполне удовлетворена. Ей важнее было сэкономить шесть пенсов, чем заработать фунт. Мысль о том, что удалось урезать обед Дороти ещё на одну картофелину или закупить для неё дюжину тетрадей на полпенни дешевле, или самовольно впихнуть незаконные пол гинеи в счета «хороших плательщиков», делала её невероятно счастливой.

И опять-таки, обычная злость, не преследующие конкретной цели мелкие злодеяния, даже не приносившие никакой выгоды, были её любимым занятием, которое не давало ей скучать. Она была одной из тех, кто испытывает своего рода душевный оргазм, когда им удаётся кому-либо напакостить. Её вражда с живущим по соседству мистером Баулджером – практически односторонняя, так как мистер Баулджер был не в той весовой категории – велась безжалостными методами, где об уступках не могло быть и речи. Унижая мистера Баулджера, миссис Криви получала такое острое удовольствие, что даже готова была время от времени потратиться на это дело. Год тому назад мистер Баулджер написал письмо домовладельцу (каждый из них двоих время от времени писал домовладельцу, жалуясь на поведение соседа), в котором говорилось, что труба на кухне миссис Криви дымит прямо в его окна на заднем дворе, и вежливо просил надстроить трубу, сделав её на два фута выше. В тот же день, когда миссис Криви получила от домовладельца это письмо, она вызвала каменщиков, которые сделали её трубу на два фута ниже. Она заплатила за это тридцать шиллингов, но дело того стоило. После этого началась затяжная партизанская война, заключавшаяся в перебрасывании через забор по ночам разных предметов, и в которой миссис Криви в конце концов победила, забросив целый ящик мокрой золы на клумбу тюльпанов мистера Баулджера. Вслед за этим миссис Криви одержала чистую бескровную победу уже после появления Дороти. Случайно обнаружив, что корни сливового дерева, росшего на участке мистера Баулджера, проросли под стеной и показались в её саду, она впрыснула в них целую банку жидкости, убивающей сорняки, и убила дерево. Исключительность этого события состояла в том, что то был единственный раз, когда Дороти услышала, как смеётся миссис Криви.

Поначалу Дороти была очень занята, чтобы обращать слишком много внимания на миссис Криви и её отрицательные качества. Она ясно видела, что миссис Криви женщина одиозная и что она сама здесь находится в положении рабыни, однако это её не особенно беспокоило. Она слишком была поглощена работой, её дело было для неё главным. По сравнению с этим её собственные удобства и даже её будущее почти ничего для Дороти не значили.

За каких-нибудь пару дней она привела класс в надлежащий порядок. Удивительно, что, несмотря на отсутствие преподавательского опыта и заранее продуманных теорий, она с первого же дня обнаружила, что инстинкт подсказывает ей, как реорганизовать, спланировать и вывести на новый уровень работу класса. Нашлось много вопиющих проблем, которые нужно было решить. Было очевидно, что в первую очередь необходимо избавиться от ужасной рутины «переписывания», и уже на второй день работы Дороти, несмотря на фырканье миссис Криви, никакого «переписывания» в классе не было. Сократилось и количество уроков правописания. Дороти хотелось бы и вовсе убрать уроки правописания для девочек старшего возраста – ей казалось нелепым, что пятнадцатилетние девочки должны тратить время на оттачивание каллиграфического почерка, но миссис Криви и слышать об этом не хотела. Она едва ли не с суеверием относилась к урокам каллиграфии, придавая им особую ценность. Вторыми на очереди стояли омерзительные «Сто страниц истории» и нелепые маленькие книги для чтения, которые давно пора было отправить в мусор. Просить у миссис Криви купить новые книги для детей было хуже, чем бесполезно, поэтому в первый же субботний полдень Дороти выпросила для себя отлучку в Лондон (которая неохотно была ей предоставлена) и потратила два фунта три шиллинга из своих драгоценных четырёх фунтов десяти шиллингов на дюжину подержанных экземпляров дешевого школьного издания Шекспира, большого подержанного атласа, несколько томов сказок для маленьких Ганса Андерсена, набор принадлежностей для географии и два фунта пластилина. Со всем этим, да ещё с двумя книгами по истории из публичной библиотеки, она почувствовала, что можно начинать.

С первого взгляда она поняла, что больше всего дети нуждаются в индивидуальном подходе, а этого-то у них никогда и не было. Поэтому она начала с того, что разделили их на три отдельные класса и организовала всё так, что, пока два класса могли работать самостоятельно, она могла «что-то проходить» с третьим. Поначалу это было трудно, особенно с девочками помладше, чьё внимание рассеивалось, стоило только от них отойти, поэтому за ними всегда необходимо было присматривать. И всё же как удивительно, как неожиданно они продвинулись за эти первые несколько недель! И в первую очередь потому, что они вовсе не были глупы, а просто одурманены скучной, механической галиматьёй. Примерно неделю они казались не обучаемыми, а потом, совсем неожиданно, их забитые маленькие умишки расправились, развернулись, разрослись как ромашки, когда с них убрали садовую тележку.

Довольно быстро и просто Дороти развила в них привычку самостоятельно мыслить. Она заставила их писать эссе, придуманные ими самими, а не переписывать бессмыслицу о птичках, чирикающих на кустиках, и цветочках, появляющихся из бутончиков. Она пошла в атаку на основы арифметики и научила маленьких девочек умножению, а учениц постарше подвела от деления в столбик к простым дробям. Трое из них даже дошли до разговора о десятичных дробях. Вместо “Passez-moi le beurre, s’il vous plaît” и “Le fils du jardinier a perdu son chapeau. она обучила их основам французской грамматики.[85] Обнаружив, что ни одна из девочек не знает, как выглядят страны на земном шаре (хотя некоторые из них знали что Кито – столица Эквадора), она вдохновила их на создание контурной карты Европы из пластилина на куске трехслойной фанеры – копия в масштабе из атласа. Дети с большим удовольствием делали карту. Они всегда шумно требовали разрешить им продолжать работу над ней. И потом весь класс, за исключением шестерых самых маленьких девочек и Мэйвис Уильямс, специалиста по крючкам, увлёкся чтением «Макбета». Ни одна из этих девочек никогда раньше ничего в жизни не читала по собственному желанию, за исключением, разве что «Гёрлз Оун Пейпер».[86] Несмотря на это, они с готовностью принялись за Шекспира (как и все дети, если не испортить Шекспира анализами и разборами). Труднее всего было учить их истории. До этого Дороти даже не представляла, как трудно детям из бедных семей просто составить представление о том, что такое история. Любой человек из более высокого социального сословия, как бы плохо он ни был образован, вырастая, всё-таки имел представление об истории. Он мог представить себе римского центуриона, средневекового рыцаря, представителя знати восемнадцатого века; такие понятия как Античность, Средние века, Возрождение, Промышленная революция, возможно, не совсем верно, но всё же отзывались в его сознании. Но эти дети пришли из дома, где нет ни одной книги, и от родителей, которые рассмеются от одной мысли, что прошлое имеет значение для настоящего. Они никогда не слышали о Робин Гуде, никогда не играли в «кавалеров» и «круглоголовых», никогда не задавались вопросом о том, кто создал Английские церкви и что означает Fid. Def на пенни.[87][88] Изо всей истории выделялись только два персонажа, о которых они все, почти без исключения, слышали, – это Колумб и Наполеон. Бог знает почему. Возможно, по той причине, что эти имена встречались в газетах гораздо чаще, чем имена других исторических деятелей. Казалось, они заполонили все детские умы, как Твидлдум или Твидлди, закрыв весь остальной исторический рельеф.[89] Одна десятилетняя девочка на вопрос, когда был изобретён автомобиль, неопределённо ответила: «Около тысячи лет назад. Колумбом».

Дороти обнаружила, что некоторые девочки постарше проходили учебник «Сто страниц истории» аж по четыре раза, от Боудикки до Первого юбилея, но забыли всё до единого слова.[90] Не сказать, чтобы это имело большое значение, так как учебник этот по большей части лгал. Дороти начала весь курс со времени вторжения Юлия Цезаря, и поначалу пробовала брать книги из публичной библиотеки и читать их детям вслух. Но этот метод не пошёл, так как дети не могли понять того, что не объяснялось им одним – двумя словами. Поэтому она делала всё, что могла, рассказывая своими словами и опираясь на свои непрофессиональные знания, перефразируя прочитанное и доводя это до сознания детей. Она билась над тем, чтобы картины прошлого вошли в печальные маленькие головки, и, что всегда было ещё труднее, пробудили в них интерес. Но в один прекрасный день её осенила замечательная идея. Она купила рулон простых дешёвых обоев в обивочной мастерской и начала делать с детьми историческую таблицу. Они отметили на бумаге века и годы, и в соответствующих местах приклеили метки – вырезанные из иллюстрированных журналов картинки: рыцарей в доспехах, испанских галеонов, печатных станков, железнодорожных станций. Эта опоясывающая класс, прикрепленная к стенам таблица, по мере того как количество меток увеличивалось, стала своего рода панорамой истории Англии. Дети загорелись таблицей ещё больше, чем контурной картой. Дороти заметила, что они всегда оказывались более сообразительными, если приходилось что-то делать, а не просто учить. Зашёл даже разговор о создании карты мира из папье-маше размером четыре фута на четыре, если Дороти удастся «уговорить» миссис Криви разрешить подготовить папье-маше – хлопотный процесс, к тому же понадобятся вёдра воды.

Миссис Криви наблюдала за инновациями Дороти ревнивым взглядом, но вначале активно не вмешивалась. Конечно, она не собиралась показывать, что втайне удивлена и обрадована: нашлась такая помощница, у которой действительно есть желание работать. Увидев, что Дороти тратит свои деньги на учебники для детей, она пришла в восхищение от мысли, что ей удалась успешная проделка. Однако она всё вынюхивала и ворчала из-за всего, что бы Дороти ни делала. К тому же она настаивала на так называемой «тщательной проверке» ученических тетрадей, на что Дороти приходилось тратить много времени. Эта система проверки, как и всё остальное в школьном распорядке, была составлена в расчёте на родителей. Дети периодически забирали тетради домой, чтобы показать родителям, и миссис Криви никогда не разрешала писать в них ничего пренебрежительного. Нигде нельзя было написать «плохо» или что-то вычеркнуть, или просто жирно подчеркнуть. Вместо этого по вечерам Дороти, под диктовку миссис Криви, украшала тетради более или менее радостными комментариями, выведенными красными чернилами. Самыми любимыми у миссис Криви были следующие: «Очень похвальное выполнение», или «Отлично! Ты делаешь большие успехи! Так держать!». В каком направлении делались успехи – не разъяснялось. Однако, родители, казалось, готовы были проглатывать всё это в безграничном количестве.

Конечно, бывали моменты, когда возникали проблемы и с самими девочками. Из-за разного возраста управляться с ними было непросто. И хотя все поначалу хотели быть с Дороти «хорошими», они не были бы детьми, если б были «хорошими» всегда. Бывало, что девочки ленились, а иногда поддавались и самому ужасному пороку школьниц – хихиканью. Первые несколько дней Дороти долго билась с маленькой Мэйвис Уильямс, ограниченность которой превосходила все представления о возможной ограниченности одиннадцатилетнего ребёнка, и Дороти не могла с этим ничего поделать. При первой попытке предложить девочке сделать нечто отличное от постоянного переписывания крючков, Дороти увидела в её широко расставленных глазах такую пустоту, которая человеку не свойственна. А иногда на Мэйвис нападали приступы разговорчивости, во время которых она задавала самые невероятные и несуразные вопросы. Так, например, открыв книгу для чтения и найдя там иллюстрацию «умный слон» или ей подобную, она задавала Дороти вопрос: