– Очень хорошо. Я думаю, мисс Миллборо начнёт с того, что задаст вам несколько вопросов по истории из того, что вы проходили. Поэтому отвечайте ей как можно лучше, все постарайтесь, и покажите ей, что наши труды были не напрасны. И вы, мисс Миллборо, увидите, что наши девочки могут быть очень сообразительными, когда стараются.
– Уверена, что это так, – сказала Дороти.
– Ну тогда я вас оставляю. А вы, девочки, ведите себя хорошо! И не устраивайте мисс Миллборо то, что вы устроили мисс Брюер. Предупреждаю вас, она такого не потерпит. Если я услышу шум в этом классе – кому-то из вас не поздоровится.
Она окинула взглядом всех, включая и Дороти, тем самым показывая, что под «кому-то» подразумевается именно она, Дороти, и удалилась.
Дороти оглядела класс. Она не боялась детей; она так привыкла общаться с детьми, что никогда не боялась работы с ними. Но сейчас она на какой-то миг растерялась. Ощущение, что она не на своём месте (у какого учителя порой не возникало такого ощущения?) навалилось на неё. Внезапно всплыли её ранние смутные подозрения, что, взявшись за работу преподавателя, она пошла на ужасный обман – ведь у неё не было должной квалификации. Предмет, который она сейчас собиралась преподавать, – история, и она, как большинство «образованных» людей, практически не знала истории. Как будет ужасно, подумала она, если окажется, что эти девочки знают историю лучше, чем я! Она осторожно спросила:
– Какой период истории вы изучали с мисс Стронг?
Никто не отвечал. Дороти видела, что девочки обмениваются взглядами, будто спрашивая друг друга, не безопасно ли что-либо говорить, а потому решила не настаивать.
– Хорошо, до какого места вы дошли? – спросила она, предположив, что слово «период» для них – это слишком.
Опять никакого ответа.
– Ну тогда вы, конечно, запомнили
Опять последовал обмен взглядами, и простенькая маленькая девочка из первого ряда, в коричневом джемпере и юбке, с волосами стянутыми в два тугих хвостика по бокам, неопределённо заметила:
– Мы проходили про древних Бритов.
При этом две другие девочки набрались мужества и ответили одновременно: одна из них сказала: «о Колумбе», другая – «о Наполеоне».
После этого Дороти более чётко осознала свою задачу. Было очевидно, что класс не боялся показать свои знания, по поводу которых она опасалась, а просто не знал из истории почти ничего. От этого открытия её преподавательский испуг прошёл. Она поняла, что для того, чтобы что-то делать вообще, ей нужно вначале выяснить, что эти дети знают, если они что-то знают вообще. Поэтому, вместо того чтобы следовать расписанию, она провела весь остаток утра, опрашивая класс поочерёдно по каждому предмету. Закончив с историей (чтобы докопаться до глубины их знаний в этой области ей потребовалось пять минут), она провела опрос по географии, английской грамматике, французскому, арифметике – по всем предметам, которые, как предполагалось, они изучали. К двенадцати часам она открыла (хотя ещё не исследовала) ужасающую глубину их невежества.
Ибо они не знали ничего. Абсолютно ничего. Ничего, ничего, ничего, совсем как дадаисты.[78] Поразительно, что даже дети могли быть столь невежественны. В классе были только две девочки, которые знали, что Земля вращается вокруг Солнца, а не Солнце вокруг Земли, и ни одна из них не могла ответить Дороти, какой король был перед Георгом V, или кто написал «Гамлета», или что такое простая дробь, или какой океан нужно пересечь, Атлантический или Тихий, чтобы добраться до Америки. А большие, пятнадцатилетние девочки были ненамного лучше, чем крошечные восьмилетние малышки, за исключением того, что могли читать без запинки и писать аккуратным каллиграфическим почерком. Единственное, что взрослые девочки умели, – это аккуратно писать. За этим миссис Криви следила. И конечно, то там, то здесь, среди полного их невежества, обнаруживались разрозненные островки знаний. Например, некоторые странные строфы из поэтических отрывков, которые они заучили наизусть, или несколько французских предложений из грамматики Олендорфа, типа: “Passez-moi le beurre, s’il vous plaît” или Le fils du jardinier a perdu son chapeau, которые они заучили как попугай, повторяющий «Милашка Полли».[79] С арифметикой было немного лучше, чем с другими предметами. Большинство девочек знали, как складывать и вычитать; около половины имело некоторое представление об умножении, а две или три ученицы даже попытались справиться с делением в столбик. Но это был предел их знаний, и за этим пределом, по всем направлениям, лежала тёмная, непроглядная тьма.
Более того, девочки не только ничего не знали, но они так не привыкли к тому, чтобы им задавали вопросы, что вытянуть из них ответы было очень трудно. Было очевидно, что всё что они знали, было заучено ими чисто механически, а когда их самих просили подумать, они разевали рты в полном изумлении. Хотя нельзя сказать, что у них не было желания; они явно захотели стать «хорошими» – дети всегда «хорошие» с новым учителем. Дороти настаивала, и постепенно дети разошлись, и, казалось, стали менее скованными. Из ответов, которые они давали, у Дороти стало создаваться чёткое представление о том, каков был метод мисс Стронг.
Оказалось, что, хотя теоретически они изучали все школьные предметы, серьёзно здесь преподавали только правописание и арифметику. Особенно миссис Криви любила правописание. А кроме того, очень большое количество времени – час или два ежедневно – тратилось на ужасную рутинную работу, которая называлась «переписывание». «Переписывание» означало копирование текстов из учебников или с доски. Мисс Стронг, например, писала некое небольшое эссе из нескольких предложений, а девочки делали красивые копии в своих тетрадках. (Одно из таких эссе под названием «Весна» повторялось во всех старых учебниках для девочек и начиналось так: «Теперь, когда девичий апрель лёгкой походкой идёт по земле, когда птички весело чирикают и бутоны превращаются в прекрасные цветы… и т. д. и т. п.) На родителей, которым время от времени показывали тетрадки, несомненно, они производили соответствующее впечатление. Дороти начала понимать, что всё, чему девочек учили в школе, на самом деле, делалось для родителей. Так было с «переписыванием», упорством в правописании, механическим повторением французских фраз – всё это простой путь, чтобы произвести впечатление. А между тем маленькие девочки в классе почти не умели читать и писать, а одна из них, по имени Мэйвис Уильямс – одиннадцатилетняя девочка с широко расставленными глазами, довольно злая на вид, – даже считать не умела. Казалось, эта ученица все полтора триместра не делала ничего, только писала крючки. У неё была куча тетрадей, исписанных крючками; страница за страницей крючков, извивавшихся как корни в мангровых зарослях тропических болот.
Дороти старалась не расстраивать детей, не акцентировать внимания на их невежестве, но в глубине души она была изумлена и испугана. Она не представляла, что такого типа школы ещё существуют в цивилизованном мире. Вся атмосфера этого места была настолько устарелой, что напоминала те ужасные частные школы Викторианской эпохи, о которых писали в романах. Что же касается книг, которые были в распоряжении класса, то, посмотрев на них, невозможно было отделаться от ощущения, что ты вернулся в середину девятнадцатого века. Всего было только три учебника, и у каждого из детей имелся свой экземпляр. Одним из этих учебников была дешевая арифметика, довоенная, но служившая неплохим подспорьем. Другим была ужасная маленькая книжечка, форматом в двенадцатую долю листа в твёрдой коричневой обложке, называвшаяся «Сто страниц из истории Британии», с портретом Боудикки на фронтисписе. Переднюю часть колесницы Боудикки украшал британский флаг.[80] Дороти открыла эту книгу наугад, на странице 91, и прочла: «После окончания Французской революции император Наполеон Бонапарт попытался установить своё влияние. Но хотя он и одержал несколько побед над континентальными войсками, вскоре понял, что противостоять «тонкой красной линии» он не в силах.[81] Вывод этот подтвердился на поле Ватерлоо, где 50000 британцев обратили в бегство 70000 французов, так как союзная Пруссия прибыла на поле боя слишком поздно. С криками ура британцы бросились вниз со склона, разбили врага и обратили в бегство.[82] Теперь же мы подошли к великой Реформе 1832 года, первой из тех благотворных реформ, которые заложили основы свободной Британии, каковой она является в наши дни, и которая возвысила нас над другими странами, которым не так повезло»[83] и т. д. и т. п.
Датой издания книги был 1888 год. Дороти, никогда ранее не встречавшая книг такого типа по истории, просматривала её с чувством близким к ужасу. Ещё в классе была необычная маленькая книжечка «для чтения», датировавшаяся 1863 годом. Она состояла в основном из отрывков из Фенимора Купера, Доктора Уотса и Лорда Теннисона, а в конце располагались странного рода коротенькие «заметки о природе» с гравюрами. Была там гравюра слона, а под ней короткая подпись: «Слон – умное животное. Он отдыхает в тени пальмовых деревьев. Хоть он и сильнее шести лошадей, покорно идёт за маленьким ребёнком. Слон питается бананами». И тому подобное под китом, зеброй, дикобразом и пятнистым жирафом. На учительском столе также лежал экземпляр «Прекрасного Джо», грустной книги под названием «Заглянем в дальние страны» и французский разговорник, датированный 1891 годом.[84] Он назывался «Всё, что вам нужно знать для путешествия по Парижу», а первой фразой в нём была: «Зашнуруй мой корсет, но не слишком туго». В классе не было ничего похожего на атлас или пособий для изучения геометрии.
В одиннадцать часов была десятиминутная перемена. Некоторые девочки играли в скучные крестики-нолики, другие ссорились из-за карандашей, однако несколько человек, преодолев застенчивость, собрались вокруг стола Дороти и заговорили с ней. Они рассказали ей некоторые подробности о методах преподавания мисс Стронг, рассказали о том, как она выкручивала им уши, если они сажали кляксы в тетрадях. Оказалось, что мисс Стронг была очень строгой учительницей, за исключением тех случаев, когда ей «становилось плохо», и происходило это два раза в неделю. И когда ей становилось плохо, она обычно пила какое-то лекарство из маленькой коричневой бутылочки, а после этого она на некоторое время становилась весёлой и рассказывала им о своём брате в Канаде. Но в тот её последний день, когда ей стало плохо на уроке арифметики, лекарство, кажется, подействовало на неё плохо, потому что, как только она его выпила, она начала петь и свалилась на стол, и миссис Криви пришлось выносить её из класса.