– Позалуста Мисс, сто это здесь? – она забавно коверкала произношение некоторых слов.
– Это слон, Мэйвис.
– А сто это – слон?
– Слон – это дикое животное.
– А сто это – зивотное?
– Ну, собака, например, – это животное.
– А сто это – собака?
И так далее, почти до бесконечности.
На четвёртый день в середине утренней смены Мэйвис подняла руку и с хитроватой вежливостью, которая должна была насторожить Дороти, попросила:
– Позалуйста, мисс, мозно мне выйти?
– Да, – ответила Дороти.
Одна из девочек постарше подняла руку, вспыхнула, и опустила руку, постеснявшись говорить. Но Дороти спросила её, и девочка стыдливо ответила:
– Пожалуйста, мисс… Мисс Стронг обычно не позволяла Мэйвис одной ходить в туалет. Она там запирается и не выходит, и миссис Криви очень из-за этого злится, мисс.
Дороти быстро послала вдогонку, но было уже поздно. Мэйвис оставалась в своём latebra pudenda до двенадцати часов.[91] Потом, в личной беседе, миссис Криви объяснила Дороти, что у Мэйвис врождённый идиотизм или, как она выразилась, «не всё в порядке с головой». Её нельзя научить абсолютно ничему. Конечно, незачем «грузить этим» родителей Мэйвис, которые считают, что их дочь просто немного «отстаёт» и регулярно вносят плату за обучение. С Мэйвис легко было справиться. Просто нужно было давать ей тетрадку и карандаш, говорить ей, чтобы она спокойно сидела и рисовала. Но Мэйвис, дитя привычки, не рисовала ничего, кроме крючков. Она была вполне счастлива, просиживая так часами с высунутым языком над крючками и закорючками.
И всё же, несмотря на незначительные трудности, в эти первые несколько недель всё складывалось прекрасно! Однако как-то зловеще прекрасно… Около десятого ноября, после очередного ворчания по поводу цен на уголь, миссис Криви разрешила разжигать камин в классе. В теплой, комфортной обстановке у детей просветлел ум. Наступило действительно счастливое время, часы, когда за каминной решёткой потрескивал огонь, миссис Криви не было дома, а дети тихо работали, увлечённые своими любимыми предметами. Лучше всего было, когда два старших класса читали «Макбета». Девочки повизгивали, затаив дыхание на разных сценах, а Дороти вела их вперёд, поправляя произношение и рассказывая, кто такой «любимец Беллоны» и как ведьмы летали верхом на метле. А девочки спрашивали с таким же возбуждением, как если бы они читали детектив, как Бирнамский лес смог пойти на Дунсинан и как это Макбет был убит человеком, который не был рождён женщиной.[92] Это были минуты, ради которых стоит работать учителем, минуты, когда энтузиазм детей вспыхивает, как подхваченное пламя, соединяется с твоим, и внезапные проблески интеллекта учеников становятся наградой за твой тяжёлый труд. Нет более захватывающей работы, чем труд преподавателя, если ты свободен в действиях. Но Дороти ещё не знала, что это «если» – одно из самых сложно преодолимых «если» в мире.
Дороти была счастлива – работа ей нравилась. К этому времени она узнала детей, поняла их мысли гораздо лучше; она узнала их индивидуальные особенности и конкретные стимулы, необходимые для того, чтобы заставить их думать. Она полюбила их ещё больше, ещё больше заинтересовалась их развитием, ещё сильнее беспокоилась о том, чтобы сделать для них всё, что в её силах, – ещё больше, чем совсем недавно казалось ей возможным. Сложный, беспрерывный труд учителя заполнил всю её жизнь так же, как работа в приходе заполняла её жизнь дома. Об учёбе были её мысли и мечты. Она брала книги из публичной библиотеки и изучала методики преподавания. Она почувствовала в себе желание сделать преподавание делом своей жизни, пусть за шесть шиллингов в неделю и содержание, если только это всё так и будет продолжаться. Она решила, что это её призвание.
Почти любая работа, которая её полностью занимала, принесла бы облегчение после ужасающей бессмысленности жизни Дороти в нищете. Но это была не просто работа. Это, как ей казалось, была её миссия, цель её жизни. Пытаться разбудить сознание этих забитых детей, пытаться исправить тот обман, который творился здесь под видом образования, – разве не стоит это того, чтобы вложить сердце и душу? Вот так, какое-то время поглощённая интересом к работе, Дороти не обращала внимания на ужасы жизни в доме миссис Криви и почти забыла о своём странном, ненормальном положении и неопределённости в будущем.
§ IV
Конечно, долго это продолжаться не могло.
Прошло не так много времени, как родители начали вмешиваться в работу Дороти. Именно такое явление, как проблема с родителями, является частью постоянной жизни частной школы. Позиция учителя вызывает раздражение у всех родителей, но родители детей частных школ четвёртой категории особенно невыносимы. С одной стороны, они имеют весьма смутное представление о том, что такое образование. С другой стороны, они смотрят на «учёбу в школе» точно так же, как смотрят они на счёт от мясника или бакалейщика, с постоянным подозрением, что их обманывают. Они бомбардируют учителя безграмотными записками с изложением невыполнимых требований. Записки они посылают с ребенком, которые тот читает по дороге в школу. В конце второй недели Мэйбл Бриггс, одна из самых многообещающих учениц в классе, принесла Дороти следующую записку: