— Ничего страшного! Я возьму себе этот букет, исправлю его, и ничего не будет заметно.
Синтия продолжала аранжировать алые бутоны и цветы по своему вкусу, а Молли молча наблюдала за ее ловкими пальцами.
— Ну вот, — заключила подруга. — Пойду пришью на черный бархат, пока не завяли. Увидишь, как будет красиво. А чтобы все получилось, в другом букете еще достаточно красных цветов.
— Спасибо. Но ведь тогда тебе достанутся только остатки этого букета?
— Ничего страшного. Все равно красные цветы не подойдут к моему розовому платью.
— Но послушай! Они так тщательно составляли композиции!
— Возможно, но я никогда не позволяю чувствам влиять на выбор оттенков. Розовый цвет обязывает. Это ты в белом муслине, чуть тронутом алыми аксессуарами, словно маргаритка, можешь взять в руки что угодно.
Синтия приложила массу усилий, чтобы нарядить Молли, а горничную направила в исключительное услужение матушке. Миссис Гибсон беспокоилась о своем наряде больше, чем каждая из девушек. Процесс вызывал как глубокие размышления, так и разочарованные вздохи. В итоге выбор остановился на жемчужно-сером атласном свадебном платье с обилием кружев и вышитой по подолу белой и цветной сиренью. Синтия отнеслась к своему туалету легче всех. Молли же восприняла церемонию подготовки к первому балу очень серьезно и даже с некоторым волнением. Синтия беспокоилась за нее ничуть не меньше; только Молли хотела выглядеть просто и естественно, а Синтия стремилась подчеркнуть особое очарование подруги: кремовую кожу, копну вьющихся темных волос, прекрасные миндалевидные глаза, светившиеся умом и любовью. В итоге Синтия потратила на туалет Молли так много времени, что сама одевалась в спешке. Уже готовая к выходу, Молли сидела в ее комнате на низкой скамеечке и наблюдала за легкими движениями красавицы, в то время как та стояла у зеркала в нижней юбке и ловкими уверенными пальцами укладывала волосы.
— Хотела бы я быть такой же хорошенькой!
— Право, Молли… — обернулась Синтия с готовым сорваться с языка восклицанием, но, заметив на лице подруги выражение угрюмости, прикусила язычок и, улыбнувшись собственному отражению в зеркале, изрекла: — Француженки сказали бы, что красивой тебя сделает вера в собственную красоту.
Немного помолчав, Молли ответила:
— Думаю, имеется в виду, что, если ты хороша собой, тебе и в голову не придет задумываться о своей внешности.
— Часы уже бьют восемь! Не пытайся понять мысли француженок, а лучше помоги с платьем. Вот умница!
Полностью одетые, девушки стояли у камина, ожидая прибытия экипажа, когда в комнату ворвалась Мария, преемница Бетти. Пока одевала госпожу, служанка время от времени поднималась в комнаты обеих леди и под предлогом помощи удовлетворяла любопытство. Вид прекрасных нарядов привел горничную в такое бурное возбуждение, что она не поленилась подняться в двадцатый раз, но уже с букетом, причем куда выразительнее, чем два предыдущих.
— Вот, мисс Киркпатрик!
Стоявшая ближе к двери Молли хотела было взять цветы и передать Синтии, но служанка запротестовала:
— Нет, это не вам, мисс! Это для мисс Киркпатрик. И записка!
Синтия молча приняла и то и другое, а записку развернула так, чтобы и Молли смогла прочитать несколько строчек:
«Посылаю цветы. Вы должны оставить мне первый танец после девяти часов. Боюсь, что приехать раньше не смогу. Р.П.».
— Кто это? — спросила Молли.