Папочка в халате выглядел старик стариком, у него отвисла кожа под подбородком, кожа висела на гладких щеках. Он строил планы на вечер. Родители должны были идти на "Дон Кихота", на такой балет в Замковом Театре, и мама даже спросила, где же тут смысл, раз неизвестно, как пройдет встреча с Юрием.
Старик попросил ее не беспокоиться, день пройдет для нее быстро, а вечером они будут скучать на том "Дон Кихоте". После этого отец записал ей телефонные номера Кейт и Уолтера и попросил, чтобы она им без дела не названивала.
Мама гладила ему сорочку, а отец переключал радиостанции, пытался читать, пялился в окно и все ждал, пока не уберется молодняк, делающий ласточку на тротуарах. Наконец завел часы и надел их на руку. У него были красивые часы от Тиффани, золотые, которые мама подарила на сорок четвертый день рождения.
Он забрал с собой очки для чтения, портсигар, таблетки от повышенного давления, а еще отсыпал в коробочку несколько таблеток валиума.
Он надел пальто. Под стеной покорно ожидали блестящие туфли. Отец скривился, как будто бы у него закололо в сердце. Большим пальцем погладил маму по лицу, а мама этот большой палец лизнула.
Через окно она видела, как папочка ненадолго приостановился перед гостиницей, пытаясь закурить, но ветер сбивал пламя с зажигалки. Отец сдался и исчез за углом.
Мать слушала радио, не понимая ни слова, просматривала модные каталоги и учила напамять телефонные номера Уолтера и Кейт. Она думала про отца. Дошел ли он до церкви? Появился ли Юрий? Ничего ли с ними не случилось?
В пять вечера отца не было. Мать нарядилась для похода на балет и спустилась в бар.
Она сидела там одна и даже позволяла бармену ухаживать за собой, поскольку какое-то время это позволяло ей не думать о старике. Бармен расточал ей комплименты, и они говорили обо всяких глупостях, пока не погас свет.
Было семнадцать минут шестого, подчеркивает мама и повторяет: семнадцать минут шестого.
Перегорели лампы в люстрах и за баром, а так же праздничные гирлянды на здании Оперы. Кто-то, плененный в лифте, изо всех сил стучал в стенку. Остановились трамваи, водители дудели клаксонами и высаживались из авто, светофор на перекрестке только мигал желтым.
Бармен безрезультатно бился с неработающим телефоном, потом побежал успокоить человека в лифте. Вернулся он с информацией, что света нет и в "Мариотте", в паре кварталах отсюда. Получается, что электричества нет во всем районе.
Через полчаса электричество снова включили. Мама отправилась на "Дон Кихота".
Мама вытаскивает откуда-то пачку тонких ментоловых "марльборо", стучит ею по коленке словно колодой карт в ритм собственных слов, дождь переходит в морось, на стеклах за крестом морщится вода.
Отец на Замковую площадь не пришел.
Мама стояла, опираясь на столб. Уличные фонари походили на вянущие цветы. Она выкручивала шею, поскольку папа мог выйти из трамвая или из такси, его мог подбросить Уолтер, имелась возможность, что он приплывет в компании потомка, оба пьяные в дымину, а глупый, проигравший папочка пустит молодого вперед и скажет: а это вот мой замечательный сынок, это вот – Юрий.
Почему не я, почему он не думал обо мне, не искал, почему никогда не позвонил, не пришел, не сказал: привет, Дастин, как оно, сын, я горжусь тобой, сын, у тебя замечательная жена, хороший сын и превосходный ресторан, так что и ты, наверняка, хоть немного хорош, то есть, менее калечный, и не думай о себе плохо, ты не должен думать о себе плохо. Вот только он так не сказал, не прилетел, не пришел, а все потому, что наверняка умер, родители – они ведь умирают, в какой-то момент у нас уже нет родителей, что вовсе не должно представлять собой помеху, папа, приди ко мне; Платон ведь пришел к маме.
На Замковой площади были окруженные черными решетками двери в каждом крыле; мама обежала их все, проходя мимо барельефов злорадных ангелов; ее пальто и костюм буквально парили. Отца не было ни снаружи, ни внутри, где все истекало золотом, а в громадных зеркалах пугала она сама, со стертым макияжем и взлохмаченными волосами. Кончилось тем, что на такси она поехала к Вотивкирхе.
Снаружи кирхи она никого не застала, ноги понесли ее к алтарю. Она расспрашивала про папу, разрывая руки, заклиненные в молитве, а в конце отправилась в ближайший парк. Там дремал пожилой бомж, закутанный в одеяла, вспоминает мама и начинает давить окурок о колено, покрытое пижамой и халатом.
ebooksa