Иди со мной

22
18
20
22
24
26
28
30

Ее понесло в пивную, где вчера они сидели с отцом и бросали шиллинги в джук-бокс. В гостинице знакомый ей бармен спросил, чем ей помочь. Мать свернула к Дворцу и звала старика словно пса: Коля, Коля, Коля…

В театральном фойе она нашла себе красный стульчик и ожидала, когда спектакль кончится, но сама была привидением: невидимой, брошенной, перепуганной девочкой. Зрители покинули зал, она вошла вовнутрь. На сцене разбирали огромную ветряную мельницу из фанеры, что ассоциировалось у мамы с бессмысленностью всего окружающего.

Она так и стояла там, пока ее кто-то не выгнал.

Мать пытается шутить, сует незажженную сигарету в рот; а я думаю: закурит ли она в этой часовне.

В гостиницу мать вернулась в бестолковой надежде, что старик пришел, после чего стала названивать Уолтеру и Кейт. Никто из них не отвечал. Мать не знала, где те проживают, где вообще находятся. Встречались они только, когда завтракали.

Мать ожидала в темноте. Около полуночи пропали трамваи, утихли голоса гостиничных жильцов.

- А самым паршивым был тот долбанный лифт, - слышу я.

Он медленно полз вверх или вниз, кашляя на каждом этаже, мимо которого проезжал. Мать ожидала, будто с волыной у виска. Остановится на третьем или нет?

Если лифт останавливался, кашель сопровождался металлическим клекотом и шуршанием отпираемой двери, после чего раздавались шаги. Отца или не отца? Постоянно кого-то другого.

Около трех ночи лифт замолк, свою работу он возобновил около пяти; начали курсировать такси в аэропорт, гости выбирались из номеров, таща за собой сонных короедов. Лифт отскакивал от этажей, перегруженный настолько, что ужас.

- И я разговаривала с ним. Что, лифт, шуточки шутишь? Какого черта ты ездишь с этими людьми, лифт? Сорвись со своих тросов. Вот возьми и расхерачься со всеми этими типами в средине. На кой ляд они кому-то нужны? Ты забрал у меня Колю, лифт, а если и так, то куда? В тебе чавкает сталь, лифт? Ты мне мстишь, или как? Заткнись, лифт. Сорвись с тросов. Вот возьми и разбейся с этими фраерами в средине. Зачем ты мне делаешь это, лифт? – пересказывает мне мама театральным голосом, стыдясь своего отчаяния и безумия, и все же рассказывает об этом, потому что обязана. Но она ли? – думаю я, изумленный видением встречи раковой опухоли и лифта, их беседы через толстую стену гостиницы "Бристоль".

Мама заявляет, что хватит этого, дождь закончился, мы покидаем часовню. И вовремя: тут же здесь появляются Клара и Олаф, который желает обнять бабушку перед операцией.

Во дворе мать тут же закуривает сигарету и втягивает дым, в этой своей жадности она походит на утопающего, который в последний момент выплыл на поверхность. Она замечает, что я на нее гляжу, и последние затяжки делает нежно, чуть ли не лаская фильтр. При этом она делает вид, будто не затягивается.

- Да это я просто так, - объясняет она мна. – Просто, чтобы расслабиться.

Я бы и посмеялся, но сейчас собираюсь в клубок. Перед нами рисуется одноэтажное здание архива, где мы присаживаемся посидеть в теплые дни, дальше поликлиника, стоянка, лес, за который заворачивает дорога, и вот как раз там, между деревьями, появляется перепуганный мужчина в кожаной куртке, на девяносто процентов тот самый, что приходил в "Фернандо".

О Ланселотке

Я бы и помчался за мужиком, вот только из "юбера", со стороны улицы Январского восстания, высаживаются Клара с Олафом; он сразу же бежит к бабушке; Клара несет висящие на запястьях сетки, рюкзачок и огромную коробку, завернутую в черный мусорный пакет. Коробка легкая, и супруга несет ее в двух руках перед собой, словно живая реклама фирмы обеспечения переездов.

Я отрываюсь от матери, еще зыркаю в сторону деревьев, сквозь голову молнией пролетает нечто вроде тени плана, как я догоню этого типа и попрыгаю по его горлу. Обхожу мчащегося Олафа и забираю багаж у Клары, вынимая из ее рук ту странную коробку. Олаф добегает до моей матери, тормозит, целует и стоит, ничего толком не понимая: бабушка больна.

Клара обнимает мать так, что та начинает перебирать ногами. Все наше семейство устраивается в палате онкологического отделения. Мама садится на краешке кровати, беседует с Кларой, у Олафа горят уши: он чего-то приготовил.